Спустя некоторое время цветы трансформировались в плоды, и они показались Сакурову похожими на инжир, но затем, приглядевшись повнимательней, Константин Матвеевич понял, что плоды похожи на человеческие эмбрионы. Налившись соком достаточной зрелости, эмбрионы сорвались с веток Сакуры, но не упали на землю, а, превратившись в разноцветных драконов, порхнули от Сакуры и друг от друга. Один дракон, огненно-красный с искрящимся жёлтым шлейфом вместо хвоста, махнул в сторону восходящего солнца и бесследно исчез в его лучах. Два других, бледно-зелёный и тёмно-синий с шоколадными пятнами на фюзеляжах, похожими раздвоенными хвостами и четырьмя крылами на каждого, полетели на Юг и Запад. Последний, серебряный с оранжевой окантовкой по всему своему пернатому телу, двинул на Север. При этом наблюдаемая Сакуровым панорама приняла более строгий вид, нежели раньше. Ну, да, до развода драконов по четырём сторонам света вокруг Сакурова в освещаемой зоне пребывала обычная неописуемая красота, а теперь к красоте прибавилась строгость.
«Вот так появилась Роза Ветров (156), - глубокомысленно подумал бывший морской штурман, - но что толку от неё одной, если ветра нет и в помине?
Думая так, Сакуров самонадеянно принял себя за наблюдателя сотворения мира. Впрочем, всё на то и походило, хотя некоторые нестыковки наблюдались. Во-первых, было непонятно, что главенствовало в сотворении мира: Богиня Солнца, спрявшая необходимые живительные лучи, император Дзимму, вырастивший Сакуру или сама Сакура? Во-вторых, Сакурову, как бывшему штурману, не понравилась некая неточность при вышеупомянутом разводе драконов, отвечающих за ориентационный порядок зарождающегося мира.
«Если принять во внимание условную парность сторон света по экватору и полюсам в виде Восток - Запад и Юг – Север, - прикидывал озабоченный придуманной неточностью Сакуров, - то непонятно, почему два похожих дракона полетели на Юг и Запад, в то время как красный дракон, по цвету более подходящий для южной стороны, рванул на Восток. Хотя, если вспомнить, что Япония находится на пересечении, условно, тридцатой широты и сто тридцать пятой долготы, то с моей стороны, а нахожусь я как бы напротив восходящего солнца и в одноимённой стране, оно, солнце, сейчас как бы на юге. Но если предположить…»
Заморочившись на географии с навигацией, Константин Матвеевич чуть не прозевал явления ещё четырёх чудес на ветвях Сакуры. В общем, пока он красовался сам перед собой с помощью специальных знаний, на Сакуре образовались ещё четыре цветка. Это были совершенно белоснежные цветки, похожие на лилии. Плодов из данных лилий не получилось никаких, зато они сами в своё время спорхнули с веток Сакуры и полетели над освещённым участком зарождающегося мира. И там, где они пролетали, неописуемая красота наблюдаемой Сакуровым панорамы приобретала некое живое разнообразие. Так, протекающая невдалеке серебряная река, похожая на недавно отлитое зеркало, вдруг покрылась лёгкой рябью. На идеально синем небосклоне образовались кудрявые облака. Меж них появился поблекший месяц. А ещё Сакурову показалось, что он слышит пенье птиц и даже голоса людей.
«Какие люди? – не поверил своим слуховым ощущениям бывший атеист-дарвинист Сакуров. – Ведь если я присутствую не при библейском сотворении мира, а это очевидно, то после птичьего пения я должен услышать вопли обезьян. Или, если быть более точным и копать глубже, - птичье пение с воплями обезьян я должен слышать после рёва динозавров…»
Как подумал, так и услышал. Вернее, увидел. Правда, динозавр оказался обыкновенным драконом, к тому же совершенно безобидным на вид. Откуда он взялся, Сакуров проморгал, однако видел, как дракон помахал в сторону северной границы света и тьмы и там стал бить крылами по воздуху. В это время из тьмы выползло восьмиглавое чудище, и они с драконом сцепились не на жизнь, а на смерть.
«Ни хрена себе – безобидный, - с лёгкой дрожью в сонных мыслях подумал Константин Матвеевич, - вон как башки от чудища отрывает, только перья летят…»
Одновременно, наблюдая сцену мифологического насилия, Сакуров обратил внимание на совершенно сказочную деревеньку в небольшой горной долине на берегу ручья. Деревенька располагалась ближе к Сакуре, чем к сражающимся героям чудесной старины, поэтому Константин Матвеевич слышал звон ручья, человеческие голоса и даже обонял дым очагов с сопутствующим запахом жареной рыбы.
«Вот ещё фокус! – мысленно воскликнул бывший морской штурман. – Ведь не было тут никакой деревни!»
И, пока он отвлекался на такие мелочи, как появление первых людей в пределах зарождающегося мира, «безобидный» дракон оторвал последнюю голову чудищу, затем, словно не удовлетворившись содеянным, оторвал ещё и его хвост. Из хвоста дракон по-хозяйски вытряхнул какие-то вещи, подхватил их и полетел к деревеньке. Там он немного спикировал и сбросил изъятые из хвоста чудища вещи. И это оказались зеркало в массивной раме, меч в шикарных ножнах и какие-то разноцветные пёстрые камни. Тотчас вокруг вышеупомянутых вещей образовалась небольшая толпа, возглавляемая осанистым мужиком с царскими повадками. А так как это должен был быть первый японский царь (вернее, император) и так как Сакуров никогда не видел даже на картинках никаких японских императоров, то выглядел данный предводитель небольшой толпы чистым японцем, однако в мантии из горностаев и в какой-то невообразимой короне. Этот персонаж Сакуровского сна сунул меч подмышку и стал распоряжаться на непонятном языке. Следуя его указаниям (а может, и, не следуя), какие-то другие люди схватили зеркало, и поволокли в деревню.
«На монахов похожи», - подумал Константин Матвеевич, сравнивая этих из сна с типичными восточными лицами с теми, каких показывали в советском кино. Короче говоря, «сонные» монахи носили типичное православное монашеское одеяние, однако расшитое на спинах золотистыми драконами. Данные чудные монахи поставили зеркало возле храма, дивным образом образовавшегося на подходе к деревне, и кинулись молиться. Беззвучно (как в любом сне) зазвучали колокола, а у храма, замысловатого здания в виде пагоды с колокольней, начался крёстный ход. Участники хода подходили по очереди к зеркалу, лобызали его, а затем бежали подбирать разноцветные камни.
«Жаль, Петька Варфаламеев слинял из деревни, - подумал во сне Сакуров, уже прояснивший своё «сонное» положение, - а то объяснил бы, каким боком пагода с колокольней, крёстный ход вокруг зеркала и мужик в горностаевой мантии относятся к японской истории, религии или прочей культуре…»
В это время солнце поднялось выше, граница света и тьмы заметно отодвинулась от условного центра панорамы, а деревня как-то незаметно укрупнилась. При этом она, не утратив сказочности архитектуры и немыслимой палитры красок, приобрела более реальный вид, нежели в момент своего первоначального проявления. А Сакуров, дивясь на произведение не то рук человеческих, не то божественной воли, мог с чистой совестью признаться, что ничего подобного он в жизни своей не видел. Хотя, если бы его кто-нибудь спросил, а чего это он такого конкретного не видел, ни за что не ответил бы. Но продолжал млеть от благоприобретённого восторга, и сомнение на предмет его способности объяснить причины торжества чувств настроению не мешало.
«Да, хорошо здесь», – подумал балдеющий во сне бывший морской штурман и обратил внимание на новые цветы на Сакуре.
«Раз, два, три, четыре», - принялся пересчитывать цветы Константин Матвеевич и досчитал до семи. Одновременно он заметил, что на сей раз цветы походили на мыльные пузыри, но более затейливой, нежели сферическая, конфигурации: они вращались на черенках, переливаясь всеми цветами радуги и «разбрызгивая» вокруг себя разноцветные искры, и увеличивались в размерах. Потом цветы превратились в плоды, и стали по одному срываться с веток материнского дерева.
Из первого плода, не успел он коснуться чудесной земли около Сакуры, получился японский мужик с удочкой. Из второго – тоже японский мужик, но уже с молотом и мешком на плече. Третий плод превратился в согбенного старичка очень умного вида, подпирающего свою согбенность солидным посохом, к которому был прикреплёно что-то лёгкое, трепыхающееся от лёгкого ветерка. И ещё старичок, едва «вылупился» из своего плода, тотчас приложился к бутылке.
«Во даёт!» – восхитился Сакуров, почему-то решив, что старичок из бутылки не чаю отхлебнул, а реального саке.
Четвёртый плод «разродился» другим японским дедушкой, очень добрым не только с лица, но и со всей его стати. В общем, четвёртый дед был зело широк в талии.
Пятый плод выдал ещё одного японского старца, но какого-то невообразимого, – с огромной остроконечной головой.
ebooksa