Бессмертие мистера Голдмена

- Значит, ты не живешь, Боб, - Иззи скорчил язвительную физиономию.

- По вашей логике, выходит, что так. Но, почему нужно все возводить в абсолют?

- Это не абсолют. Вовсе нет. Я считаю, что нет ни абсолютов, ни идеалов. Есть ты, и есть жизнь. И твоя жизнь - это градация от черного к белому, в которой нет ничего идеального. Есть только максимально подходящее, Боб, и чем раньше ты поймешь это, тем раньше ты начнешь жить. Ты не ценишь то, что у тебя есть. В каком-то смысле, я гораздо свободнее тебя.

Самым удивительным было вовсе не то, что речь Иззи Голдмена была такой простой, и такой правильной, что в голове все как-то само собой встало на свои места. Самым удивительным было то, что Роберту нравился этот человек. Он нравится ему, как собеседник. Он был живым и умел прекрасно обращаться с тем временем, которое ему отпущено. Иззи не терял ни секунды, и, на самом деле, каждый его день был неповторимым, хоть он сам и не считал так. Ему хотелось вкусить тот самый запретный плод, который скрывался от него за видео-панно. Ему хотелось попробовать ту жизнь, которую не ценят обычные люди.

Ему хотелось всего на свете, а ведь у Роберта эта возможность была, но он не замечал ее под своим носом, который все время отворачивал куда-то в другую сторону и упорно отказывался замечать простой сути, что жизнь, как бы банально это не звучало, скоротечна.

- Почему ты сейчас не дома, Боб?

Сказать правду? Признаться? Пусть одному человеку. И даже пусть этот человек будет тем самым, в чьих глазах принято держать авторитет. Главное - выговориться. Оказаться на том самом месте, на котором обычно восседают его клиенты и изливают всю свою душу. Поменяться местами. Признаться в том, что он совершил не менее жестокое преступление. Преступление перед самим собой. Он не использует то время, которое утекает сквозь стареющие пальцы, и вскоре ни одной его крупицы нельзя будет разглядеть на своей ладони. И что тогда?

- Думаю, что сейчас уже слишком поздно для таких разговоров, мистер Голдмен.

Он спасовал.

- Ты снова бежишь от ответа.

- Я знаю ответ.

- Дело твое, Боб.

- Спокойной ночи, мистер Голдмен.

- Спокойной ночи, Боб.

Роберт вернул экран в исходное положение. Он видел, как Иззи еще некоторое время смотрел в камеру. Видел, как ему нравилась та мораль, которую он попытался внушить Роберту. Он видел это, и подозревал, что у Иззи это получилось.

Гретта вела свою работу, как ей и было приказано. Эту ночь Роберт провел в том же самом кресле, с которого он так и не поднялся после разговора с Иззи Голдменом. Его руки свисли вниз, а подбородок упал на грудь. Позже, когда Гретта заметила это. Она перепрограммировала кресло, и оно приняло более удобное положение, чтобы сон доктора Льюиса хотя бы сегодня был крепким и спокойным.

Спал и Иззи.

Этой ночью он стоял возле окна какого-то старинного дома и заглядывал внутрь. На улице был ужасный мороз, и его босые ноги тонули в хлопьях обжигающего снега. Изо рта шел молочный пар, а ушей он и вовсе уже не чувствовал от холода.

Он смотрел в окно и видел внутри семерых людей. Они радовались, и на их лицах светились приятные добрые улыбки. Отец семейства натачивал тонкий нож, чтобы разделать печеных куропаток так, чтобы хватило всем. Мать все носилась туда и сюда, принося все новые и новые блюда с салатами и закусками. Бабушка куталась в клетчатый плед и смотрела на все происходящее сквозь толстые круглые линзы старомодных очков. Дети кричали, и каждый из них старался заглушить своим голосом другого.

Всем было весело, и в какой-то момент, самый младший ребенок, мальчик, который все это время сидел спиной к стоящему за окном Иззи Голдмену, обернулся. Иззи вздрогнул. Мальчиком оказался он сам.