– У меня был сегодня разговор о твоем работодателе, – объявила она, устанавливая хибати на полку и поджигая зеленоватую запальную пасту электрозажигалкой от плиты. – Из Ниццы приехал наш академик. Он сперва изумился, с чего бы это я заинтересовалась Йозефом Виреком, но, поскольку он, ко всему прочему, еще и озабоченный старый козел, был более чем рад поговорить.
Марли подошла посмотреть, как чуть видные язычки пламени лижут угли.
– Он все пытался свернуть на Тессье-Эшпулов, – продолжала Андреа, – и на Хьюза. Хьюз жил во второй половине двадцатого века, американец[22]. О нем целая глава в монографии, он вроде как прото-Вирек. Я и не знала, что Тессье-Эшпулы начали распадаться…
Она вернулась к столу и вытащила из пакета шесть больших тигровых креветок.
– Они франко-австралийцы? Помнится, я видела документальный фильм. Им принадлежит какой-то крупный курорт?
– Фрисайд. Теперь, как говорит профессор, он продан. Похоже, одна из дочерей старого Эшпула как-то сумела захватить единоличный контроль над всеми финансами. Она сходила с ума чем дальше, тем больше, а интересы клана полетели ко всем чертям. Это за последние семь лет.
– Не понимаю, какое отношение это имеет к Виреку, – сказала Марли, глядя, как Андреа насаживает креветки на длинные бамбуковые иглы.
– Я тоже без понятия. Мой профессор считает, что и Вирек, и Тессье-Эшпулы – удивительный анахронизм и что, наблюдая за ними, можно многое узнать об эволюции корпораций. По крайней мере, нашего главного редактора он сумел в этом убедить…
– Но что он говорил о Виреке?
– Что безумие Вирека примет новую форму.
– Безумие?
– Ну, по правде говоря, он избегал этого слова. Но Хьюз явно был сумасшедшим как мартовский заяц, и старый Эшпул не лучше, а его дочь – та совсем ку-ку. Профессор говорил, что давление эволюционных процессов рано или поздно вынудит Вирека совершить какой-то скачок. Так он и сказал. «Скачок».
– Эволюционные процессы?
– Да, – отозвалась Андреа, перенося иглы с креветками к хибати, – он говорит о корпорациях так, будто это какой-то новый вид животных.
После обеда они пошли гулять. Марли обнаружила, что время от времени начинает вслушиваться, озираться по сторонам, пытаясь ощутить на себе всевидящее око Вирекова механизма, но Андреа заполняла вечер своей обычной теплотой и здравым смыслом. Марли была благодарна за то, что можно гулять по городу, где все предметы были самими собой. В мире же Вирека… что может быть просто в мире Вирека? Она вспомнила медную дверную ручку в галерее Дюпре; не передать словами, как такая привычная, обыденная вещь изогнулась вдруг у нее в руке, затягивая ее в конструкт парка Гуэля. Интересно, он всегда там – в парке, созданном Гауди, в полдень, которому нет конца? «Сеньор богат. Сеньор любит являть себя по-всякому». Она поежилась под теплым вечерним ветерком и взяла Андреа под руку.
Но самым зловещим в симстим-конструкте было другое: он заставлял усомниться в реальности всего, что ее окружало. Скажем, витрины магазинов, мимо которых она проходит сейчас с Андреа, тоже могут обернуться плодом воображения. Кто-то из великих сказал: неотъемлемое свойство зеркал в том, что они в определенном смысле вредят душевному здоровью. Если это так, решила Марли, то конструкты вредят куда сильнее.
Андреа остановилась у киоска купить свои английские сигареты и свежий номер «Elle». Марли осталась ждать на тротуаре. Автоматически раздвигаясь, ее обтекал поток пешеходов, мимо скользили лица: студенты, бизнесмены, туристы. Кто-то из них, подумалось ей, часть Вирековой машины, а провода замкнуты на Пако. Пако – кареглазый, непринужденно-серьезный, с мускулами, перекатывающимися под шелковистой рубашкой. Пако, работающий на сеньора всю свою жизнь.
– Что случилось? У тебя такой вид, будто ты только что проглотила осу. – Андреа срывала целлофан с пачки «Силк кат».
– Нет, – сказала Марли и поежилась. – Но мне пришло в голову, что едва не проглотила…
И по дороге домой – несмотря на болтовню Андреа, несмотря на исходившее от нее тепло – витрины одна за другой стали превращаться в шкатулки – конструкции, похожие на работы Джозефа Корнелла или этого таинственного мастера, которого разыскивал Вирек… Книги, меха, итальянская одежда располагались в них так, что наводили на мысль о геометрии томления – непонятного, не имеющего даже названия.