Репродуктор

— У тебя-то с Викой как? — спросил Вагель.

— Не знаю. Я ее уже полгода не видел.

— Срань господня! — поразился тот. — Вы все офонарели, что ли? Вы же лет шесть…

— Семь.

— Да-а-а, — вздохнул Вагель, — ублюдство какое-то сплошное.

Они еще помолчали. Шурик задумчиво возил вверх-вниз застежку своей спортивной кофты, Герман разглядывал неработающие электронные часы: их унылый прямоугольник с будто бы выколотыми контурами нулей висел на разделяющей окна перегородке.

— Ладно, — сказал Вагель, — выкладывай, чего хотел.

Герман эту речь даже репетировал: несколько раз проигрывал свои слова, возможные реакции Шурика, возможные ответы на его вопросы. Но теперь он вдруг смешался и забормотал что-то сбивчивое и крайне нелепое. Про режим и самовыражение, про изоляцию, про внешние горизонты… Горизонты, твою мать!

Шурик тем не менее суть схватил моментально.

— Блядь, — снова вздохнул Вагель, — вот я, Гера, чего-то такого от тебя и ждал. — Он протянул руку и достал из-за матов фляжку. — На вот, раздави со мной.

Во фляжке был спирт. Герман глотнул и с непривычки закашлялся. Вагель понимающе похлопал его по спине.

— Говно придумал, — сказал он, когда Герман перестал кашлять и аккуратно сделал второй маленький глоток. — Там некуда уходить. Вообще ни шиша, только мертвые камни да нечисть шаробродит.

— Ты ее что, видел?

— Не, сам не видел. Но восьмая застава два месяца назад долго отстреливалась от каких-то упырей снаружи. Шестерых наших положили, так их СБ упаковала потом в черные мешочки и увезла. Семьям только по открытке выдали.

Герман вернул фляжку.

— Это могли быть и китайцы, — сказал он. — До войны в той стороне были сплошь их деревни. Может, и сейчас живут.

— Хрен знает. Может, и китайцы. Только парни говорят, они прямо по полям шли. Это я не знаю, каким китайцем надо быть…

Вагель сделал большой глоток и отставил фляжку обратно за маты:

— Если пробовать уходить, то только морем, в сторону Японии. Что с Китаем — неизвестно, а Япония-то точно есть.

— Не доказано, — заспорил Герман, — ни об одном доплывшем слышать не приходилось. А партизанщина вся местная.