– Не надо, Вика, – прошу я. – Он ведь ушел. Навсегда. Теперь не обязательно спорить. Теперь можно и верить.
На улице шум, на улице – обмен мнениями. Видели они хоть что-то из того, что открылось нам? Все равно.
– Он ушел, но мы остались, – говорит Вика. – И за тобой – охота.
Киваю, осторожно размыкая наши объятия. Подхожу к окну, смотрю вниз. Человек Без Лица по-прежнему неподвижен.
– Дайвер Леонид тоже должен уйти, – соглашаюсь я.
– Ты будешь грустить по своему дому? – спрашивает Вика. Как здорово, когда не нужно ничего объяснять.
– Чуть-чуть. Как по трехколесному велосипеду.
Я возвращаюсь к ней, обнимаю. Ее губы находят мои.
И это – то, что уже никогда не уйдет.
Дом снова вздрагивает, когда в далеком Минске прокатный сервер получает команду. Магнитная головка скользит по диску – стирая.
Оборот – исчезает первый этаж со скандальным пенсионером. Оборот – шестой этаж с тихим графоманом, оборот – десятый этаж с коллекционером виниловых пластинок.
Оживает мой компьютер, и меркнут стены квартиры. Я не смотрю на стол, но знаю, что на дисплее нарисованная Вика улыбается мне – в последний раз. Программы не грустят, когда их стирают. Грустят люди, но у меня нет другого выхода. Если заблудишься в зеркальном лабиринте – бей зеркала. Выходи на свет…
Толпа разражается криками, когда мой дом тает в воздухе. Бедолаге Джордану еще придется доказывать, что это не его работа.
Мы плывем над Диптауном, обнявшись и глядя друг другу в глаза.
– Здорово… – шепчет Вика.
– Я и сам не знаю, как это делаю…
– Не знаешь, как целуешься? – удивленно спрашивает она.
…Нет, никогда я женскую логику не пойму.
Возле супермаркета, на стыке украинского и прибалтийского кварталов, я нахожу тихий закоулок: между телефонными будками и фонтаном. Оттуда мы и выходим. Правда, не сразу.