Дорога мертвых

Возможно, она пошутила, изо всех сил стараясь показать, что ей не больно, но Би просто пожала плечами. Арго взялся за меч, и в четыре удара перерубил трубки верхней рамы кара – каждую в палец толщиной. Кар из закрытого стал открытым, и Арго смог разместиться позади. Но у такой конструкции был другой, очевидный недостаток.

Она совсем не защищала от солнца.

Голова Би, сидящей рядом с Суонк, была обмотана белым полотном, как и у Мириам. Они распороли длинную куртку, найденную в рюкзаке, на полосы для бинтов, которых оказалось гораздо больше, чем нужно. Даже несмотря на то, что бинт на плече Суонк начал мокнуть часа через полтора после выезда на хайвей.

Мириам потребовала остановить кар, и сменила повязку, но вытащить Суонк из-за штурвала не удалось. Ту переполняли боль и радость – какая-то неправильная, лихорадочная. Цвета человека, чудом оставшегося в живых, цепляющегося за штурвал рейдерского кара, как за последний знакомый предмет, осколок мира, похороненного позади, на хайвее.

Спустя полчаса она начала болтать что-то бессвязное, о поселениях в Эрге, своем детстве, каких-то песчаных ящерицах. Би искоса на нее посмотрела, и этого оказалось достаточно, чтобы заставить ее замолчать. Сама Би сидела молча, иногда поправляя повязку и тряпичную маску на лице, сползающую от встречного ветра. В бесшумном диапазоне Мириам слышала эхо разговора – неспешного обмена с Вероникой, передающихся пакетов с воспоминаниями и картинами, на удивление спокойными. Вероника почти не смеялась, а Би иногда кивала – и Мириам не сразу поняла, что та просто спит, продолжая разговаривать во сне, как ни в чем не бывало.

А вот Арго чувствовал себя неловко.

Мириам, подтянув колени к подбородку, упершись подошвами ботинок в сиденье Суонк, изо всех сил старалась сжаться и освободить ему достаточно места. Но все равно чувствовала напряжение в его позе – развороте плеч, кулаках, лежащих на коленях, в мышцах шеи, изгибающихся, точно трубы, покрытые медью. Его профиль, серебристые металлические полосы, рассекающие кожу на скулах и лбу, уже не пугали Мириам – в них было что-то от боевой машины, которой управлял Джон, целесообразность, пусть не понятная, но и не уродливая. Так можно было бы смотреть на картину, вроде тех, что хранились в планшете Джино – выдумку художника, пытавшегося передать правду, но нарисовавшего что-то совсем другое.

Рисунок мальчика, ставшего железной статуей – или наоборот, машины, решившей, что она мальчик.

Мысль была настолько странной, что Мириам пришлось потратить несколько секунд, чтобы поискать ее в архивах Джино, и удостовериться, что ему она не принадлежит. Как и Арго, чье неудобство, похоже, ее взгляд только усиливал. Его цвета плясали неровными, тонкими языками – движение чувств и ощущений человека, пытающегося разобраться в себе, или в своих воспоминаниях. У Мириам на долю секунды возникло желание взять его за руку, как Мари, чтобы успокоить. И тут же прошло, сменившись уверенным и точным знанием о том, что прикосновение он воспримет совершенно не так. В особенности ее прикосновение.

Или любое другое тоже?

Если прикоснуться к Би, она удивится, и, наверное спросит, что случилось. Если дотронуться до Суонк, то та подпрыгнет, вынырнув из водоворота своей радости, смешанной со страхом, и выругается – тихо, сквозь зубы, чтобы не побеспокоить Би. А Арго – он воспримет прикосновение как удар. Наверное, поэтому Мириам чувствовала – ему будет больно, если она возьмет его за руку.

Такие разные, такие сложные. Как города – дома-воспоминания и улицы-чувства. Города, среди которых нет похожих, каждый из которых – один на свете, и другого такого нет.

Наверное, эта мысль понравилась бы Джино, и он бы ее записал. И еще бы записал, что город есть в каждом человеке – даже в тех, что остались позади, навсегда легли в песок.

Мириам расшнуровала горловину рюкзака, лежащего под сиденьем, и, пошарив немного среди свертков, достала планшет. Покрытый тонким слоем пыли, он казался черной стеклянной пластиной, ожившей от первого же прикосновения к контрольному выступу на рамке. Теперь она чувствовала его память напрямую – та была частичным отражением ее собственной, еще одним набором полочек и шкафчиков в электронном пространстве. Экран замерцал, отобразив движение ее мыслей. Лента изображений, открывающиеся и закрывающиеся записи, а за ними – белый лист, со сменяющими друг друга круговыми палитрами красок и кистей.

Программа для рисования.

– Можно я тебя нарисую? – Спросила Мириам у Арго. Ее вопрос вызвал короткую вспышку смятения. Наверное потому, что слово – это тоже способ прикоснуться.

– Зачем? – Спросил гладиатор.

– Хочется.

– Тогда ладно.

К тому моменту, когда кар притормозил у разлома, рассекающего хайвей, и съехал на обочину следом за последним из разрисованных трейлеров Руби, в памяти планшета уже хранился десяток рисунков. Наброски Арго, спящей Би, Суонк, скалящей зубы в треснувшее зеркальце заднего вида, развалин, проступивших вдалеке под медленно склоняющимся к западу солнцем – мгновения, почему-то показавшиеся Мириам очень важными.