Теперь вот Леон тускло уставился на него своими кошмарными глазами. Хитиново-серые зрачки подернуты прозрачным оливковым налетом. Глаза Леона неизменно наводили Бобби на мысль об устрицах и лаке для ногтей. Две вещи, о которых не слишком приятно думать в сочетании с глазами. Цветом они походили на материал для обивки табуретов в барах.
— Я только хотел сказать, что так, просто в нее тыкая, эту хрень не наладишь, — чувствуя себя не в своей тарелке, добавил Бобби.
Медленно покачав головой, Леон вернулся к своим изысканиям. Люди платили за то, чтобы попасть в клуб, потому что его владелец промышлял пиратскими фильмами и симстим-записями с кабеля, гоняя многое такое, что барритаунцы иначе не могли себе позволить. В задней комнате заключались сделки и можно было внести "пожертвования" на спиртное, в основном чистый индейский самогон из Огайо, разбавленный каким-то синтетическим апельсиновым напитком, который Леон добывал в промышленных количествах.
— Гм, скажи, Леон, — снова начал Бобби, — ты в последнее время не видел Дважды-в-День?
Кошмарные глазки снова глянули вверх и смотрели на Бобби, казалось, целую-целую вечность.
— Нет.
— Может, прошлым вечером?
— Нет.
— А позапрошлым?
— Нет.
— Вот как? Ладно. Спасибо.
Нет смысла приставать к Леону. Если на то пошло, есть множество причин этого не делать. Бобби оглядел просторное полутемное помещение, симстим-модули и неосвещенные киноэкраны. Клуб представлял собой череду одинаковых комнатушек в подвале наполовину пустующего блока лесов, предназначенных для однокомнатных квартир и производственных точек легкой промышленности. Хорошая звукоизоляция: снаружи музыки вообще не слышно. Сколько раз по ночам, когда в голове грохотали рок и "колеса", он вываливался от Леона на улицу будто в магический вакуум тишины, от которой гудело в ушах всю дорогу через Большую Площадку.
Теперь у него оставался еще час до того, как станут прибывать первые готики. Дилеры — в основном черные с Проектов или белые из города или с какой-нибудь окраины — не покажутся до тех пор, пока здесь не будет приличной грядки готиков, которую можно обрабатывать. Ничто так не портит репутацию дилера, как торчать в клубе и ждать у моря погоды — это будет значить только то, что ты ни хрена ловить не умеешь. Ни один по-настоящему крутой дилер не станет сшиваться у Леона просто так, за-ради удовольствия. Не то что хотдоггерский сброд со своими дешевыми деками, собирающийся у Леона по уикендам — посмотреть японскую киношку о ледорубах.
Но ведь Дважды-в-День не из таких, говорил Бобби самому себе, поднимаясь по бетонным ступеням. Дважды-в-День знает, к чему стремиться. Подальше от Проектов, подальше от Барритауна, подальше от Леонова клуба. В Город. В Париж или даже, может быть, Тибу. "Оно-Сендаи" бил по пояснице. Он вспомнил, что дискета с ледорубом Дважды-в-День осталась внутри. Бобби ни с кем не хотелось объясняться по этому поводу. Он прошел мимо киоска новостей. За пластиковым окошком по зеркальному желобу полз желтый факс нью-йоркского издания "Асахи Симбун" — в Африке рухнуло какое-то правительство, русские делают что-то на Марсе…
Было то время суток, когда все видится очень отчетливо, когда явственно проступает любая мелочь на другой стороне улицы. Свежая зелень, только-только начинающая пробиваться на темных ветвях чахнущих в дырах в асфальте деревьях. И вспышка стальной пряжки на сапоге девушки в дальнем конце квартала видна так ясно, как будто смотришь сквозь особую воду, которая облегчает зрение, даже если уже почти темно. Он повернулся и стал смотреть вверх на Проекты. Целые этажи там были вечно темными: то ли заброшены, то ли окна там зачернены. Интересно, что там происходит? Возможно, он когда-нибудь спросит об этом у Дважды-в-День.
Бобби поглядел время на часах в киоске "Коки". Мать уже, наверное, вернулась из Бостона, должна была вернуться, иначе пропустит серию любимого "мыла". Да уж, вернулась — с новой дыркой в голове. Она и без того чокнутая. Разъем, который она вживила себе еще до его рождения, вполне нормально работал, но она вот уже несколько лет ныла о статике, разрешении и сенсорных перегрузках, так что набрала наконец кредитов, чтобы поехать в Бостон ради какой-то там замены. Дешевка, а не клиника, даже не нужно заранее договариваться об операции. Входишь, они раз — и вбивают тебе в голову железку с кремнием… Да уж, он ее знает… Вот она входит в гостиную с завернутой в шарф бутылкой под мышкой и, даже не сняв пальто, идет к "Хитачи", чтобы подключиться и мылить себе мозги добрых шесть часов кряду. Взгляд у нее становится расфокусированным, и временами, если встречается действительно классный эпизод, она начинает тихонько бредить. Примерно каждые двадцать минут она вспоминает по-дамски приг!
убить из бутылки.
Она всегда была такой, сколько он ее помнил. Постепенно соскальзывала все глубже и глубже в свои "иные", синтетические жизни, в мир многосерийных симстим-фантазий, которые Бобби приходилось выслушивать всю свою жизнь. Он до сих пор не мог отделаться от жутковатого ощущения, что некоторые персонажи, о которых она так много говорила, — это его родственники, богатые и прекрасные тетушки и дядюшки, которые могли бы однажды и объявиться, не будь он таким маленьким засранцем. Может быть, думал он теперь, в каком-то смысле так оно и есть. Она врубалась в эту фигню в течение всей беременности — сама ему об этом рассказывала, — так что свернувшийся там, внутри нее, будущий Бобби Ньюмарк впитал в себя тысячи и тысячи часов "Важных мира сего" и "Атланты". Но об этом он не любил думать — о том, что лежал, свернувшись, в животе Марши Ньюмарк. От этого он потел и к горлу подступала тошнота.
Мама-Марша. Только в последний год или около того Бобби начал достаточно хорошо понимать окружающий мир (как он теперь это сознавал), чтобы спросить себя, как же ей удается жить такой жизнью, такой тупой и беспросветной, что всех радостей — лишь эта ее бутылка и призраки из разъема? Время от времени, когда она была в подходящем настроении и после нужного числа глотков, она еще пыталась рассказывать байки о его отце. С четырехлетнего возраста Бобби знал, что все это дерьмо собачье, потому что детали раз от разу менялись, но с годами он даже начал находить в этих историях определенное удовольствие.
В нескольких кварталах к западу от клуба Леона нашелся разгрузочный тупик, отделенный от улицы синим стальным контейнером, на щербатых и погнутых стенках которого поблескивала свежая краска. Над тупичком косо висела одинокая галогенная трубка. Бобби отыскал удобный бетонный выступ и сел, стараясь не прижать к стене "Оно-Сендаи". Иногда приходится просто ждать. Это было одним из правил, которым научил его Дважды-в-День.