- Бывай, старлей,- попрощался Олег.
- Увидимся,- кивнул Ермаков, захлопывая дверцу машины.- Шумахер, давай на базу.
Шофер тронул фургон с места. Зажужжало, поднимаясь, тонированное стекло. Левушкин отыскал в салоне лицо Полины, но та нарочито повернулась в другую сторону. Стекло встало на место, и Олег увидел только свое, на секунду промелькнувшее, отражение: впавшие от недосыпа глаза и заострившиеся скулы.
Мороз, наконец, отпустил. Олег несколько раз глубоко вдохнул холодный воздух, повернулся и пошел к штабу. На лавочке у входа курил Штольц.
- Привет,- мимоходом бросил Левушкин.
Штольц вяло кивнул. Олег уже взялся за дверную ручку, но вдруг повернулся:
- Йозеф…
- Курить будешь?- спросил Йозеф.
Олег присел на ледяную лавку, вытянул из протянутой пачки последнюю сигарету и принялся разминать ее в пальцах. Штольц выпустил струю дыма:
- Все думаю бросить. В одиночестве немножко тоскливо курить.
- А существовать?- негромко спросил Олег.
- Я пытаюсь,- ответил Штольц.- Я все еще пытаюсь. Но не получается. Все равно привязываюсь. И потом чувствую себя виноватым за то, что не успел. Не оказался там, где был нужен. Тебе ведь знакомо это, Левушкин?
Штольц бросил окурок в урну и достал еще одну пачку.
- Ты поэтому здесь мерзнешь?
- Нет. Этот стюард… Die Teufelei! Я хочу тебя попросить. Сделай так, чтобы он не предлагал мне играть в шахматы.
Олег засунул так и не раскуренную сигарету за броневой щиток и включил обогрев остывшего костюма.
- Да-да, конечно… Я скажу. Ты… был у него?
- У Бочина? Был. Меня не пустили. Он все еще в коме. Но врач сказал – выживет. Только слух, вероятно, потеряет. На десять процентов. Это не есть страшно, но могут списать.
Левушкин помолчал, изучая топографию трещин промерзшего асфальта, и спросил:
- Ты тоже считаешь меня виноватым?