Криптономикон

На следующий день они роют сортир и до половины наполняют его двумя бочками стандартного армейского образца стопроцентно чистого патентованного говна. Согласно приказу Чаттана, они льют говно порциями, перемежая комканными обрывками итальянских газет, дабы создать впечатление, что оно попало сюда естественным образом. Если не считать интервью лейтенанту Рейгану, это худшая небоевая работа, которую Шафто когда-либо поручала Родина. Он объявляет отдых до конца дня всем, кроме капрала Бенджамина, который до двух ночи выстукивает галиматью.

На следующий день они принимаются за наблюдательный пункт: ходят туда-сюда, туда-сюда, протаптывают тропинку, оставляя рядом армейского образца срач. Рядовые Фланаган и Кюль заносят на гору вьючник и прячут его за камнями. Во вьючнике — книги с силуэтами итальянских и немецких кораблей, такие же справочники по самолетам, бинокли, подзорные трубы, фотопринадлежности, пустые блокноты и карандаши.

Хотя Бобби Шафто и заправляет этим спектаклем, ему никак не удается улучить минуту наедине с лейтенантом Енохом Роотом. Роот избегает его с самого памятного полета на «дугласе». Наконец, примерно на пятый день, Шафто припирает его к стенке — уходит вместе с несколькими рядовыми к амбару, оставив Роота в секретке, потом неожиданно возвращается.

При появлении Шафто Роот вздрагивает, но не слишком огорчается. Он закуривает итальянскую сигарету, предлагает вторую Шафто. Тот, к своей досаде, обнаруживает, что из них двоих нервничает он сам. Роот по обыкновению спокоен.

— О’кей, — говорит Шафто, — что ты увидел? Когда смотрел в бумаги, которые мы подложили мертвому мяснику?

— Они все были на немецком, — отвечает Роот.

— Бля!

— По счастью, — продолжает Роот, — я немного знаю этот язык.

— Ах да. У тебя ведь мать немка?

— Да, она была врач при миссии, — говорит Роот. — На случай, если это несколько развеет твое предубеждение против немцев.

— А отец — голландец.

— Верно.

— И чего их понесло на Гуадалканал?

— Помогать страждущим.

— Ясно.

— Итальянский я тоже немного знаю. В Церкви его слышишь довольно часто.

— Охренеть! — восклицает Шафто.

— Однако мой итальянский сильно испорчен латынью, которую отец заставил меня выучить. Местным жителям он, наверно, показался бы несколько архаичным. Я бы говорил, как алхимик семнадцатого века или кто-то в таком роде.

— Или как поп? На это бы они клюнули.

— Если припрет, — соглашается Енох, — попробую завести клерикальный разговор, и посмотрим, что из этого выйдет.