Центральная станция

– Да, – сказала Кармель.

Шесть: Волокна

– Реальность, – сказал робопоп, – штука тонкая и хрупкая.

Брат Р. Патчедел взирал на свою маленькую паству. Зал ожидания Уровня Три Центральной станции: тот самый нод церкви Робота. Истинной вере следуют сегодня единицы. Иногда Р. Патчеделу казалось, что из верующих остались одни роботы. Иные – странные бестелесные цифровые интеллекты – бежали от веры в миры чистой математики, в бесконечность виртуальных возможностей. В то же время люди нуждаются в вере, порой алчут ее, однако редко понимают, какой именно путь избрать, и конкуренция очень жесткая: иудаизм против католичества, буддизм против элронизма, марсианские Перерожденные против ислама.

А церковь Робота строга, роботы видят себя металлическими пастырями, странным звеном между человеческой телесностью и трансцендентностью Иных. Брат Р. Патчедел замогильно кашлянул и возобновил проповедь.

– Реальность… – он запнулся. Паства ждала продолжения. Госпожа Чонг-старшая на задней скамье, рядом – ее подруга Эсфирь: адепты религиозного шопинга, они, как гурманы, смаковали все верования понемножку, подстилая по мере приближения старости все больше соломки. Группа сердитых бытовых приборов смотрела проповедь через виртуалье: кофеварки, холодильные установки, пара туалетов, – приборы нуждались в водительстве роботов больше кого бы то ни было, но отличались своенравием, злостью, часто спорили по пустякам с владельцами и друг с дружкой. Роботов никогда не было много. Гуманоидные, неуклюжие, они не принадлежат ни реалу, ни ирреалу, и уже больше ста лет никто не производит новых. Чтобы свести концы с концами, брат Р. Патчедел подрабатывал моэлем у евреев Центральной. По крайней мере, евреи его ценили. Он был хорошим моэлем, дипломированным, деликатную операцию по удалению крайней плоти проводил мастерски, никто не жаловался. В молодости брат Р. Патчедел подумывал об обращении. Идея стать роботом-иудеем не столь уж абсурдна, на Марсе жил знаменитый рабби – один из первых роботов в мире. Только сделаться иудеем – непросто. Сама эта вера расхолаживает чужаков.

– Консенсусная реальность подобна ткани, – начал он снова. Паства слушала, в маленькой темной церкви слышалось сухое поскрипывание, пахло металлом и сосновой живицей. – Она состоит из множества индивидуальных волокон, и каждая из них – сама по себе реальность, мир, зашифрованный в себе. У всякого из нас – собственная реальность: мир, сотворенный нашими чувствами и сознаниями. Поэтому гобелен консенсусной реальности есть работа коллектива. Он требует достаточного числа нас, чтобы договориться: реальность – такова. Чтобы, если хотите, определить форму гобелена.

Брату Р. Патчеделу добавление нравилось. «Если хотите». Оно придавало аргументам некоторый вес.

– Если хотите, – повторил он, смакуя слова. – Чтобы реальность существовала, мы все должны этого хотеть. Мы мечтаем…

Он вновь замешкался. Роботы не мечтают в прямом смысле слова. Да и проповедь явно становилась буддийской. Р. Патчедел часто размышлял о реинкарнации. Многие цифровые – практикующие буддисты. Цифровое существо, рожденное в Нерестилище частью специализированного Я-контура, отвечавшего за оживление кофеварки, в следующем цикле может переродиться разумом, рассчитывающим рассеивание света в далеких туманностях, или подводным шаттлом, циркулирующим между людскими городами в океане, а то и выйти за пределы, сделаться истинным Иным, бесплотным, постоянно мутирующим и меняющимся, ищущим истину, а значит, и красоту в ирреале.

Но роботы меняются редко, думал брат Р. Патчедел не без грусти. Как и люди, они просто все больше становятся собой.

– Мы мечтаем о консенсусе реальности, – он снова кашлянул. У Р. Патчедела имелся набор тщательно отобранных кашлей. – Вообразите: мир есть огромная сеть, а все живые существа – ноды, соединенные тонкими волокнами. Без сети все мы – одинокие, изолированные ноды, точечки света в обширной межгалактической тьме. Путь Робота учит тому, как нам Соединиться со всеми вещами. Это тяжкий путь. Часто одинокий. Жизнь и вечножизнь обе творят реальность. Позвольте мне вас направить…

Брат Р. Патчедел склонил голову, и паства повторила это движение: и люди, и следившие за службой цифровые.

– Творец наш в поле абсолютного нуля, да святятся девять миллиардов твоих имен…

Паства бормотала вслед за ним. Затем все выстроились в ряд, дабы приобщиться святых тайн. Цифровую облатку составляли перешифованные протоколы христолёта. Люди клали ее на язык, она медленно растворялась, расходилась по кровотоку и достигала органическо-нодального интерфейса. Цифровые инсталлировали ее напрямую. На краткий миг маленькая паства нода церкви Робота познала истинное Соединение, образовала единый Я-контур, достигла консенсусной реальности; пусть и ненадолго.

Р. Патчедел был доволен: брит прошел отлично. Обрезанию подвергся младший сын Чонгов, Левий. Р. Патчедел знал несколько поколений Чонгов, начиная с Чжуна Вэйвэя, основателя семейства, и заканчивая всеми кузенами, племянниками, племянницами и тетками, расселившимися вокруг Центральной. Дедушка Влад сидел на почетном месте сандака, крестного отца. Старик держал ребенка на руках, но лицо его было пусто и безвидно. Влада Чонга сокрушила болезнь памяти. Р. Патчедел за него беспокоился.

Ибо наступило время радоваться. Робот с осторожностью отделил крайнюю плоть от пениса младенца особым ножом, измелем, и совершил первое благословение. Затем он перешел к приа – приоткрыл головку члена младенца, отделив, опять же с помощью ножа, внутренний препуциальный эпителий. Гордый отец совершил второе и третье благословения. На глазах у внимательной аудитории маленькой синагоги робот приступил к мецица бэ-пе, высасывая кровь из ранки, пока та не свернулась.

Ребенок плакал. Аккуратно наливая вино для благословения в чашу в правой руке, робот провозгласил имя младенца – Левий Чонг – и имя его отца, Эльада. Робот отпил вина. Теперь, согласно древним законам, ребенок стал евреем. Наконец, брат Р. Патчедел погрузил в чашу металлический палец и поднес его к губам младенца. Мальчик пососал палец и перестал кричать. Все зааплодировали. Древняя госпожа Чонг-старшая – киборгированная, но чувствительная – плакала горючими слезами.

Церемония завершилась, младенца обступила восторженная родня, толпа переместилась в соседнее помещение, где был накрыт завтрак. Печенье и хлеб, шакшука – яичница на тонком слое томленных на слабом огне помидоров и стручкового перца, – кофе из самовара, сыры в ассортименте, бурекасы с брынзой, картошкой и грибами, омлеты, варенье: голодные Чонги набросились на столы, будто недоедали годами. Робот ходил между родственниками и друзьями, пожимал руки, болтал о том о сем, не забывая время от времени отхлебывать из чашки черный кофе.

На миг Р. Патчедел замер, увидев вроде бы знакомого мужчину. Лицо Чонга, но кто это такой? Мужчина был спокоен, ощущал себя в толпе непринужденно – и все-таки, казалось, чего-то стеснялся, точно сдерживался. Он стоял рядом с людьми, которых робопоп знал: Мама Джонс – и ее сынок, Кранки.