— Думаешь, я дочь верхолаза?
— Не думаю.
— И правильно. — Агата отвернулась, покусала дужку солнцезащитных очков, однако почему-то продолжила: — Два месяца назад я сидела в еще большем дерьме, чем ты, Крис. У тебя была надежда вернуться наверх, а мое время прошло. Мне много лет, Крис, а в том бизнесе, которым я занималась, ценится свежесть. Поделки хороших пластиков всегда будут поделками хороших пластиков, не более.
Жозе сумел раскопать прошлое их новой знакомой, и друзья не удивились тому, что узнали. Агата Ван Свит начинала моделью в итальянских домах моды, на «территории роскоши», где правили бал дизайнеры и кутюрье. Расчетливые шейхи очистили Европу от «разврата», однако известный на весь мир бизнес сохранили, выделив ему специальную резервацию. Впрочем, до вершин модельного мира Агата не добралась, богатого шейха на белом верблюде тоже не подцепила, а потому, отшагав свое по подиуму, оказалась в одном из самых дорогих эскорт-агентств Исламского Союза. Потом исчезла и оттуда.
— Контракт, который предложил Заказчик, — мой шанс на пенсию, на очень хорошую пенсию, — хрипло произнесла Агата. — Поэтому я буду делать все, что он прикажет. — Еще одна пауза. — Я понятия не имею, кто Заказчик, Крис, меня нанял его поверенный, и с тех пор вся связь идет исключительно через коммуникатор. Но одно я знаю точно: он превосходно разбирается в людях. Я буду стараться изо всех сил. — Агата улыбнулась. — Так же, как ты.
Кристиан машинально погладил «шиву», что ему подарили при подписании контракта. ShIV-99 — лучшая в мире камера, мечта любого фотографа, доступная лишь самым успешным из них. Камера и комплект высококлассной оптики к ней стоили небольшое состояние, и этот подарок обрадовал Кристиана гораздо больше, чем обещанные деньги. С этим аппаратом он мог творить чудеса.
«Шива»… Интересно, Агате хватило только денег, или Заказчик добавил к ним что-нибудь столь же «душевное». Наверное, добавил, не зря же она сказала, что он превосходно разбирается в людях.
«Мы попали на крючок опытного рыбака».
Ну и ладно!
Кристиан накрыл ладонью руку женщины и, глядя в большие голубые глаза, произнес:
— Когда я подошел к тебе, там, в Эдинбурге, ну… в первый раз…
— Я поняла, о чем ты, — едва заметно кивнула Агата.
— Я подошел, потому что ты мне понравилась. Именно ты. Ты сама. Мне нравится, как ты говоришь, нравится, как себя ведешь, как ты улыбаешься. Я восхищаюсь тобой и едва набрался смелости… подойти.
Она не отвела взгляд, не улыбнулась, не засмеялась. Смотрела не отрываясь, а когда поняла, что Кристиан говорит искренне, прошептала:
— Когда я пришла в вашу помойку, я показалась тебе принцессой или феей.
Однако голос Агаты не соответствовал ироничному смыслу слов, а в уголках глаз — фотограф мог бы поклясться! — что-то блеснуло.
— Кто обвинит меня в том, что я влюбился в принцессу? — проникновенно прошептал в ответ Крис. — Или в фею?
«Никто не говорил, что «синдин» безвреден. Никто не говорил, что «синдин» безвреден. Никто не говорил…»
Эту нехитрую фразу Пума повторяла, как мантру, все последние недели. Она не давала Еве сойти с ума, поддаться сомнениям и натворить глупостей. Она и задача, которую поставил перед девушкой Сорок Два: разгромить Мутабор, растоптать тварей, придумавших убивающий ее наркотик, отомстить. Они виноваты в произошедшем, они и только они. Сорок Два же просто не мог сказать ей правду, потому что любит. В этом Пума не сомневалась — пророк любит ее, вот и пытается защитить. В конце концов, эта чертова несовместимость с «синдином» могла возникнуть не у нее, а у него. Он мог кашлять, но даже в этом случае продолжил бы делать свое дело. И она продолжит. А возникающие сомнения в искренности Сорок Два Ева подавляла мантрой.
«Никто не говорил, что «синдин» безвреден. Никто не говорил, что «синдин» безвреден. Никто…»