Ганза наконец-то слышит Саймона. Резко оборачивается и ошеломленно ругается.
Где безы, которые должны стоять у дверей? Где охрана? Где, мать их, профессионалы? «Балалайка» Ганзы полностью занята работой со Станцией, лишних мощностей нет, поэтому он тянется к тревожной кнопке, а заодно лихорадочно вспоминает, есть ли среди сваленного в ящиках стола барахла пистолет. Ганза почти в шоке, однако слегка расслабляется, слыша спокойный голос напарника:
— Это наш.
— Наш?
— Мой старый приятель. — Чайка не отрываясь смотрит на Саймона, пытаясь нащупать то настоящее, что невозможно скрыть и сотней пластических операций. Лицо можно перекроить так, что и родная мать не узнает, Илья и сам уже забыл, как выглядел десять лет назад, однако все великие ломщики, которым постоянно приходилось менять имена и внешность, не трогали глаза. Сохраняя частичку себя настоящего, себя первого, себя того, что был когда-то задуман. — Десять Моисеев?
— Я верил, что ты меня узнаешь.
— Рожу тебе перекроили классно.
— Тебе тоже. — Хост закрывает за собой дверь.
— Ты один?
— Да.
— Как добрался?
— Тебя с подружкой засекли. Правда, случайно.
Чайка слегка расслабляется.
— С тобой кто-нибудь был?
— Его сейчас безы кромсают.
— Тогда все в порядке.
— Хочешь сказать, что ему можно доверять? — угрюмо спрашивает Ганза. — Надо сдать его охране. Попросим, чтобы не убивали, и все дела. — И косится на пришельца: — Ничего личного, просто у нас важное дело.
— Почему бы ему не остаться? — усмехается Илья, переводя взгляд на лохматого гения. — В конце концов, он пришел сюда за тем же, за чем и мы.
— Ломаем Станцию? — весело уточняет Саймон.
— Ага.