Мишенька кивнул и деликатно улыбнулся.
— Сколько мы вам говорили, чтобы вы этих уродов из Кришны держали в узде?! — никак не успокаивался Оле. — Сколько говорили? Сколько? И что? А теперь поздно! Наши братья умирают десятками! Сотнями умирают…
— Мы узнаем, кто отравил фабрику, — спокойно произнес Мишенька, в упор глядя на Тагиева. — И накажем.
— Следов не осталось.
— Мы узнаем, — уверенно повторил Щеглов. — Вы умный человек, Нурсултан, вы понимаете, что беспорядки, пусть даже крупные, но ограниченные одной-двумя территориями, не способны доставить хлопоты. Мы удержим ситуацию и обойдемся без лишних жертв. Но если начнутся серьезные проблемы, в Анклаве будет введено военное положение. Тогда пощады не ждите.
— Думай, что говоришь, — очень тихо попросил Тагиев.
Но именно попросил.
Мишенька отхлебнул чаю из пиалы. Помолчал.
— Вы знаете наши принципы, Нурсултан, доктор Кауфман относится к криминальным организациям как к неизбежному злу, искоренить которое невозможно. Сложившаяся в Анклаве система нас более-менее устраивает. Территории поделены, войны вспыхивают редко, население в целом довольно, жизнь течет тихо и скучно. Однако участие в массовых волнениях, подобных нынешним… или бездействие… мы ведь знаем, насколько велик ваш авторитет среди простых людей… Так вот, участие или бездействие покажут нам, что та или иная кантора не удовлетворена порядком, установившимся в Анклаве. Подчеркиваю: не своим местом в упомянутом порядке, а именно самим порядком, а также людьми, которые… ничего не имеют против него. Как вы думаете, долго мы будем терпеть подобных бузотеров?
Заявление уже доводилось до сведения канторщиков, пришло время освежить их память.
Мертвый действительно был терпелив, полагая, что лучше сохранить статус-кво, чем искать себе лишнюю головную боль в виде нового витка гангстерских войн, которые обязательно вызовут недовольство общества. Однако, если Кауфман решал, что какие-то бандиты зарвались, кантора переставала существовать. Зарваться можно было разными способами: вести чересчур агрессивную политику в отношении коллег, постоянно устраивая шумные войны; принять участие в крупном деле, вызвавшем общественный резонанс; или отказаться от оказания помощи СБА. И сейчас Щеглов намекал, что если урусские канторы не согласятся с приказом — фактически с приказом! — Мертвого и не примут всех мер для удержания соплеменников от бунта, Кауфман переведет их в разряд зарвавшихся. Возможно, наказание будет отложено, но укрыться от расправы не удастся — Мертвый злопамятен.
В свою очередь Тагиев и его дружки понимали, что их позиции сильны. Урус беспокоен по определению, Урус пользуется дурной репутацией, в Урусе едва ли ни каждый мужчина вооружен и в случае необходимости поддержит родную кантору. Случись столкновение, тяжело придется обеим сторонам, крови будет много, уличные бои затянутся, а пресса завопит как оглашенная. Но Мертвый упрям, его не остановят ни потери, ни приказы из Цюриха, ни крики прессы, ни возмущение общественности. К тому же, если Урус действительно полыхнет, в Цюрихе могут закрыть глаза на действия Кауфмана, и тогда резня получится страшной…
И еще бандиты знали, что крови Мертвый не боится.
И признавали, что сидящий в нем зверь — им не чета. Зверь, прячущийся под маской директора московского филиала СБА, сожрет их и не подавится.
— Что мы скажем людям? — негромко проворчал Тагиев. — Они действительно недовольны.
— В первую очередь заставьте заткнуться агитаторов, — холодно посоветовал Мишенька. — Потом организуйте сбор средств в помощь пострадавшим. Когда люди начинают считать деньги, их не тянет идти на войну.
— Тебе легко говорить… — начал было Махинатор.
— Заткнись, — жестко приказал Нурсултан.
Оле съежился.
Мишенька не изменился в лице, но в душе улыбнулся: все идет как надо, на своих в Урусе цыкали редко, тем более при чужаках.