— Мы не торгуем воздухом. Если бы операция по доставке комплекта биоресурсов на склад не удалась…
— Не смейте меня перебивать!
А вот теперь Эмира поняла, почему Романа называли Железным — даже она почувствовала желание замереть и извиниться. И почтительно выслушать то, что он хочет сказать. Странно, но именно здесь, в вонючем Восточном Рукаве, Фадеев наконец-то взял себя в руки и стал вести себя в привычном ключе.
— Я хочу точно знать, что с Петрой все в порядке. Мне нужна видеозапись с подтверждением времени и даты. Пусть Петра произнесет несколько слов, пусть скажет, что она цела и невредима. Только после этого я отправлю деньги.
— Мне нужно время, — после паузы произнес Посредник. Спорить с Романом он явно не собирался.
— Сколько?
— Четыре часа.
— У вас они есть, — холодно кивнул Фадеев. — Приступайте.
Эмира с трудом сдержала восхищенный возглас: таким тоном отдают приказ садовнику, а не разговаривают с похитителями единственной внучки.
— Встретимся через четыре часа, — буркнул Посредник. — Где именно, я сообщу позже.
Она не заметила, как уснула.
В камеру Петра пришла оглушенная, не до конца принявшая происходящее. И даже когда захлопнулась тяжелая дверь, оставив ее в полном одиночестве, девушка еще не до конца уверилась, что это происходит с ней. Похотливый хирург и грубый охранник казались персонажами дурного розыгрыша, а может, в ее «балалайку» качнули новую виртуальную игру? А может… Но дверь захлопнулась, прошло пять минут, десять, пятнадцать — и ничего не менялось: комната без окон, неприятный запах от тарелки с кашей и из «туалетной» дыры, серые стены. Это не игра. Не шутка. Это правда. Петра прилегла на кровать и заплакала. Тихо, едва слышно, испуганно, как щенок, оставшийся в одиночестве под дождем. И ее слезы, словно капельки дождя, падали на матрац. И рядом не было никого. Ни охранников, ни прислуги…
Рядом не было Деда. Умного, сильного, уверенного в себе Деда, способного справиться с любой бедой. Дед был ее крепостью, ее защитой, ее маяком. Только в его присутствии Петра вела себя, как послушная девочка из закрытой школы, только в его присутствии она не смела курить и тщательно следила за речью, избегая грубых и неприличных слов. Не потому, что он держал ее в строгости, а потому, что ему было бы неприятно. Дед был самым лучшим в ее жизни, на него всегда можно было положиться, ему можно было пожаловаться, поплакаться в жилетку, рассказать обо всем на свете. И она плакалась, и звонила ему с проблемами, и даже в разгар самых сложных переговоров он не просил Петру перезвонить, а терпеливо выслушивал, успокаивал, советовал. Дед был всем. И вот его нет рядом. Она в беде, а его нет.
И негромкий плач сменился дикой истерикой. Выкрикивая бессвязные фразы, ругательства, перемешанные с горькими стонами и мольбами о помощи, Петра впечатала в стену миску с серой кашей, перевернула кровать и, оторвав металлическую спинку, долго-долго колотила ею в дверь.
А потом наступила апатия. И обессиленная девушка упала на оказавшийся на полу матрас и снова разрыдалась, царапая ногтями жесткую ткань. И заснула, продолжая всхлипывать, шептать неразборчивые слова, звать Деда. Несколько раз она кричала, переживая катастрофу шаттла, страх падения, удар о землю… Успокаивалась и снова принималась плакать.
Петра проснулась спустя несколько часов и вновь ощутила полную безнадежность. Ничего не хотелось, ни о чем не думалось. Вцепившаяся в душу тоска не отпускала, и девушка долго лежала на спине, подложив под голову руки и неподвижно глядя в серый потолок.