— То, что я живу на Болоте, ничего не значит — я истинный храмовник, — с достоинством произнес Ежов. — Мутабор меня уважает, но послаблений в вопросах веры мы никому не делаем. Я приму помощь машиниста… но только в том случае, если он не правоверный нейкист.
— Я с большим уважением отношусь к воззрениям Храма.
— Звучит перспективно.
— И читал «Числа праведности».
— Приятно, что ты честен.
— Но не считаю себя правоверным нейкистом.
— Не разделяешь идеи Поэтессы?
— Я еще слишком молод, чтобы разделять чьи-либо идеи. Я должен оглядеться, подумать, посмотреть, набраться опыта и решить самостоятельно.
С минуту Корнелиус обдумывал слова Ильи, после чего кивнул:
— Ты говоришь, как серьезный человек.
— Я вырос в приюте, — жестко произнес Дементьев. — Меня распределили на «химию», и я бежал в Анклав под брюхом «суперсобаки». Единственным человеком, который хорошо ко мне относился, был Марк Танаевский, великий ученый, у которого отняли все. Я не могу не быть серьезным — только это помогает мне выживать.
На этот раз Ежов молчал дольше. Он задумчиво подошел к ближайшей клетке, позволил находящемуся в ней попугаю укусить себя за палец, бросил птице несколько извлеченных из кармана семечек и ответил:
— Тогда я тоже скажу серьезно. Я ищу машиниста надолго, если ты планируешь перебиться до начала учебного года, то уходи прямо сейчас.
— Пару лет я вам гарантирую, — неожиданно для себя произнес Илья.
— Хорошо. — Корнелиус пожевал губами. — Опять же: я ищу человека молчаливого. Не хочу тебя пугать, но предпоследнего машиниста мне пришлось отдать пряткам. Знаешь, кто это?
— Знаю. Генавры, боевые отряды Храма.
— Парень слишком много говорил.
— Я молчалив с детства.
— К серьезным секретам я тебя не подпущу, но знать ты будешь много. Не боишься?
— Смотря, сколько вы мне будете платить.