– А что ему стоило, если всё так сурово, мальчишек твоих подрезать? Да и Шульгина твоего? Подумаешь! Это с тобой не повоюешь. Так что, мыслю, напугал ты его изрядно, сынок. А я дожму.
– Соскучился ты по живому делу, дядь Лёш, – радостно оскалился Гурьев.
– Рассказал бы я тебе, – вздохнул сыщик.
– А ты расскажи, дядь Лёш. Я тебя выслушаю внимательно и с преогромным удовольствием. Тебя за что на пенсию-то попёрли?
– За старость, – усмехнулся Кошёлкин.
– Ну, это ерунда, положим, – Гурьев поморщился.
– Ерунда, не ерунда, – Кошёлкин посмотрел в сторону. – Я политику плохо разумею, Яков Кириллыч. Мне все эти песни про социально близких и далёких вот где, – он провёл рукой по горлу. – Я Нафтульку Френкеля…
– Стоп-машина, дядь Лёш. Дальше можешь не распространяться. Дальше я сам знаю. Это в каком году тебя на пенсию выставили?
– В тридцать шестом. А откуда ты грамотный такой?
– А у меня друзья такие. И сам я сообразительный.
– Ого.
– Да, дядь Лёш. Так вышло. Лучше про Арона Крупнера мне пару слов шепни, если можешь.
– Про Арона? – улыбнулся сыщик. – Про Арона могу. Крупнер – мужик серьёзный. По молодости давал перцу, с жиганами да контрабандистами, а потом ушёл от этого дела. Сначала сам рыбачил, потом артель… При НЭПе неплохо шли у него дела. И новый ветер он в момент определил, откуда дует. Из артели своей колхоз сварганил. Ну, ты ж понимаешь, колхоз у Крупнера – одно название, что колхоз. Серьёзное хозяйство, крепкое. Борька – весь в отца. Ну, да перемелется – мука будет.
– Чего вздыхаешь, дядь Лёш?
– Да вот, ходит слух, что колхозы укрупнять собираются. И рыбацкие тоже. Правда это, нет? Не знаешь?
– Правда. Только не укрупнять – реорганизовывать.
– Ну, хоть горшком назови. Нет, Арон в большой колхоз не пойдёт. Не таков Арон Крупнер.
– Ясно, – Гурьев повернулся так, чтобы Кошёлкин не видел его глаз.
– А что у тебя с ним за дело?
– Дядька Арон за свой участок фронта отвечает, я – за свой. И ты – за свой, дядь Лёш.