– Понятно. Не приняли. Хоть богатые были?
– Да нет, дядько Макей.
– Ладно, дело прошлое, и негоже вспоминать, – ответил бодро казак, натолкал в люльку табаку, примял пальцем, заскорузлым от работы и грязи, прикурил от фитиля и лишь тогда спросил:
– Чем промышляешь? – В голосе его послышались недоброжелательные нотки.
– Чем придется, – тихо ответил Лука и еще ниже опустил голову.
– Понятно. Да и осудить тебя трудно, хлопчик. Кругом моровица шастает, неурожаи, а тут еще паны да униаты орудуют. Как выжил-то?
Лука неопределенно пожал плечами, промолчал, рассматривая грязные босые ноги.
– А всех похоронили в общей могиле, сынку. Хотел твоего батьку помянуть.
– Да. Я знаю, дядько Макей. Мы ушли в Киев в тот же день, после обеда.
– А ты сильно вытянулся с тех пор, как я приезжал с твоим батьком после похода в Крым. Это сколько же тебе годков теперь, хлопец?
– Под Пасху Христову стукнуло восемнадцать, – буркнул Лука.
– Да, да, припоминаю. Тогда тебе вроде бы лет пятнадцать было. Верно?
– Ага. Вроде того.
– Славно нас тогда посекли, хлопец. Грицька чуть не скинули с кошевого. Это я по старинке так его называю. Его гетманом не все и признавали. Да и какой он гетман? Предатель, душегуб! Туда ему и дорога, паскуде!
– Отец говорил, дядько Макей, – ответил Лука, чтобы прекратить излияния казака. Он ждал чего-то другого.
– Понятно, хлопчик. С твоим батьком мы едва утекли, хоть и нас малость посекли. Да вот теперь я уже сколько годков хожу в выписниках.
– И чем зарабатываете, дядько Макей?
– Теперь я казак снова! Записался к сотнику Петру Мелецкому. До похода приторговываю здесь для пана сотника. Все же какой-то грош в кармане бренчит. Садись, Лука, поедешь со мной. И на, поешь, у меня осталось, – и с этими словами дядька Макей протянул юноше кусок черствого хлеба, ломоть сала и пучок зеленого лука. – Небось рыщешь тут за тем же?
Лука немного покраснел, еду взял и запрыгнул на сено.
– Мы с сотником на Подоле обретаемся. А куда вы собираетесь, дядько Макей? – немного безразлично спросил юноша.