— Нет. Я пришел предложить тебе выбор.
— Какой еще, к черту, выбор?
— У этого парня есть надежда. И она имеет под собой почву. Она рациональна, потому что у него есть шанс. Он тоже боится разочароваться, не достичь цели, потерпеть крах, но эта боязнь не вынуждает его смириться, оставить все как есть. Нет, он готов сделать все, что от него зависит. Но ведь, на его беду, многое сейчас зависит не только от него. Многое зависит от тебя.
— И что ты предлагаешь? — Волков покачал головой. — Пойти против власти?
— Я предлагаю выбор. Ты можешь до скончания времен сидеть в одиночестве и гадать о том, как сложилась судьба твоих близких в Москве. Пока не истлеешь от этого. Можешь… — Жуковский вдруг покосился на вооруженного автоматом Селиверстова, — можешь погибнуть на посту от рук неких злоумышленников, которым небезразлична судьба арестанта и его похищенной жены. Это, конечно, решит все проблемы с твоей болью. А можешь разорвать вонючий гнилой кокон, в который заключил собственную душу, и помочь Косте в том, на что сам не решился когда-то. Конечно, это не совсем то, что преодолеть огромное расстояние до другого города. Но что значит выйти на поверхность и двинуться по следу охотников? Безрассудство? Может, и так. А может, реальный шанс, и отнять его у человека мы не вправе. А для тебя это шанс реабилитироваться перед твоей совестью.
— Почему же ты раньше не суетился так, когда охотники похищали людей? — скривился Волков.
— Да потому что впервые человек решил пойти против системы, в которой он лишь разменная монета для торга политиков.
— И ты предлагаешь, чтобы я поставил себя вне закона, выпустив его из клетки?
— Важно быть в рамках античеловечного закона или быть человеком? — Произнеся это, Жуковский, чуть подумав, добавил:
Степан покачал головой и усмехнулся недобро.
— Складно молвишь. Сам сочинил, что ли?
— Нет. Омар Хайям. И очень давно. Но это актуально, как видишь, даже сейчас.
— Омар Хайям, говоришь? — Тюремщик вздохнул, качая головой. — Ну да. Слыхал про такого.
Волков отвернулся и бросил взгляд на одинокий факел в стене туннеля. Большую часть жизни Степан смотрел на него как на символ своего одиночества. Он давно бросился в тягучие холодные воды действительности, обрек себя плыть по течению до последнего удара сердца. Но сейчас вдруг понял, что терять ему нечего. Жизнь кончилась давно, когда он избавился от отчаянной мысли выбраться на поверхность и пойти до Москвы.
И сейчас он сообразил, что где-то в его почерневшей от ядерной копоти душе теплится призрачный огонек жизни, подобный пламени далекого факела. Очень сильно захотелось поджечь этим огоньком всю непролазную паутину тлена, которая заполонила его душу и весь мир. Захотелось поджечь жизнью все вокруг. Ведь жизнь — это яркое пламя, даже во мраке подземки, во льдах ядерной зимы она может вспыхнуть пожаром. И жить — это не значит плыть по течению. Совсем наоборот. За жизнь надо бороться. Даже, если нужно, бросить вызов всему, что есть, всему, что устоялось вокруг за годы.
Тюремщик загремел связкой ключей, нащупывая тот единственный, который способен что-то изменить.
Марина забилась в угол, обнимая поджатые к груди колени и нервно поглядывая на висящий под потолком подвала масляный фонарь. Она старалась унять дрожь, но чем отчаянней были эти попытки, тем сильней и чаще сотрясалось ее тело от холода. И причиной озноба, возможно, был не разгул стихий на улице, а страх. Ведь охотники надели на нее теплый комбинезон, чтобы добыча не пропала в пути. Но такая видимая забота не могла затмить для Марины понимание происходящего. Все знали, для чего охотники ловят своих жертв. Все знают, что матери всех тварей, которой они поклоняются, нужна пища. И пришел ее, Марины, черед утолить голод чудовища. Как же страшно! Вдвойне страшно оттого, что она сейчас ответственна не только за свою жизнь.
Что происходит дома? Жители Перекрестка Миров, наверное, в разговорах сочувствуют ее судьбе. И втайне радуются: их самих и их близких на сей раз беда миновала. А Костя? Может, и он вздохнул с облегчением, избавившись от нежеланного ребенка? Как же это ужасно — получить столь жестокий удар от любимого человека. Предательство и ложь того, кто для тебя самый близкий, самый родной на свете, — разве это не хуже всего? Хуже смерти, боли, страха и всего чертова Армагеддона…
В подвале она была не одна. У входа стоял крепкий, рослый мужчина с темной бородой. Подельники звали его Масудом. Если бы Марина не была сейчас так подавлена мыслями о судьбе своего неродившегося ребенка, о предательстве мужа, она бы непременно заметила, с каким выражением лица рассматривает ее этот охотник. Но устремить на него прямой взгляд Марина боялась, она покосилась на вход, лишь когда кто-то вошел. Это была красивая девушка, чье округлое лицо обрамляли густые соломенные волосы до плеч. Однако лицо казалось каким-то неживым. Трудно было представить эту охотницу улыбающейся. Трудно поверить, что ее холодные серые глаза могут блестеть, а маленький рот — смеяться.
— Иди поешь, — тихим бесцветным голосом сказала она Масуду.
ebooksa