Глянул на плененное тучами небо. Над самым горизонтом, куда они еще не успели добраться, светила одинокая утренняя Венера, как бы напоминая, что ночь была тихой и звездной. Здесь на ней еще не удосужились построить станцию оповещения солнечных радиоактивных бурь, заплатив за это многими человеческими жизнями, по непонятным причинам до сих пор так и не работающую.
Смахнув бесполезные воспоминания иной реальности, словно запрыгнувшего на руку сине-зеленого кузнечика, зашагал в село.
При дневном свете оно показалось еще меньше и беспорядочней. Домишки беспорядочно рассыпаны, словно грибы на полянке.
Удивился и порадовался остроте зрения. Даже отсюда мог разглядеть копошившихся в двориках людей.
Видать, вчерашние эксперименты с ночным зрением дали побочный результат. Что ж! Тоже не лишнее.
Подойдя к крайней хате, перемахнул через тын.
— Ох, ты, Боже ж мой! Чертяка поганый! Откуда ж ты только взялся?! Напугал бабу! Клятый басурман! — Ахнула худенькая, низенькая, сгорбленная старушка в длинной, холщовой рубахе ниже колен, с цветастым рваным платком на голове, из-под которого торчали пучки седых волос.
Она растерянно, с укоризной зыркала маленькими, непонятного цвета глазенками, поблескивавшими из-под длинных белесых бровей, то на разбитый, валявшийся под ногами горшок, то на мою, действительно неординарную, персону.
— А… дурныку… пришел…
На пороге появился дед Овсий со своей неизменной, дымящейся во рту глиняной люлькой.
— Чтоб вас обоих черти задрали! Ироды окаянные! Лучший горшок разбила! Трясця б вас взяла! Забирай своего дурныка да и прочь с очей!
Но дед особого внимания на ее ругань не обращал. Который раз пристально буравил меня единственным глазом.
Телепатически "пудря им мозги", я извлек на свет фирменную дурновато-счастливую улыбку.
— Ты смотри! Еще и лыбится! Вот погань! Глаза б мои вас не видели!
— Хватит, Палажко! Пошумела да и будет! — нахмурился Овсий.
Старуха, уловив перемену в настроении деда, прикусила язык. Видать, мужа все же побаивалась и тонко чувствовала грань, переходить которую не стоило.
— Лучше принеси чего поесть! С голода пока еще не пухнем. Не гневи Бога, баба! Ох, не гневи! А ты, дурныку, садись вон там, на лаву.
Чуть в стороне от низкой деревянной двери, ведущей в глинобитную хибарку, в которой мне пришлось бы ходить не иначе как полусогнувшись, был вкопан деревянный стол с двумя лавами по бокам.
Но прежде чем сесть на одну из них я не удержался и подошел к заменявшей окно неправильной формы дырке, затянутой мутноватой плевой. Недоверчиво потрогал ее пальцем.
— Стекло старшины от поляков везут… А мы, сиромахы – бычий пузырь. Какой ты чудной! Неужто впрямь не видел?