Гайдзин

– Половину сейчас, половину после. Он также сообщил мне, без всяких денег, что тайро Андзё болен и может не протянуть и года.

– У него есть доказательства?

– Полноте, Анри, вы же знаете, что это невозможно!

– Добейтесь, чтобы ваш осведомитель уговорил эту обезьяну тайро встретиться с Бебкоттом для медицинского осмотра… и я повышу ваше жалованье на пятьдесят процентов.

– Двойное жалованье начиная с сегодняшнего дня, двойное жалованье, и мне понадобится передать моему осведомителю приличную сумму сразу же.

– Пятьдесят процентов со дня осмотра и тридцать «мексиканцев» золотом, пять сразу, остальное потом. И ни сантима больше.

Сератар увидел, как в глазах Андре засветилась надежда. «Бедный Андре, он теряет хватку. Разумеется, я понимаю, что изрядная часть этих денег прилипнет к его рукам, но это не страшно, работать со шпионами – грязное дело, а Андре особенно грязен, хотя и очень умен. И несчастен».

Он протянул руку и подцепил последний кусочек единственной головки сыра бри, которая прибыла с последним пакетботом, на льду, за фантастическую плату.

– Будьте терпеливы с беднягой, Вервен, а?

Каждый день он ожидал увидеть признаки болезни, но они не появлялись, и с каждым днем Андре казался немножко моложе, изнуренное выражение, не сходившее с его лица, пропало. Только вспыльчивости и раздражительности в нем прибавилось.

«Mon Dieu! Личная встреча с Ёси! И если Бебкотт сможет осмотреть этого кретина Андзё, может быть, даже вылечить его, по моей инициативе, – ничего, что Бебкотт англичанин, за такое я выторгую у сэра Уильяма какие-нибудь другие преимущества, – мы сделаем огромный шаг вперед».

Он поднял бокал:

– Вервен, топ brave, чума на всех англичан и Vive la France![37]

Анжелика апатично лежала на кровати под балдахином, опершись спиной на высокие подушки; еще никогда она не выглядела такой бледной и бесплотной. Хоуг пристроился в кресле рядом с кроватью; он дремал, просыпаясь и опять погружаясь в сон. После обеда солнце пробилось-таки сквозь облака и ненадолго оживило этот тусклый, ветреный день. Ветер увлекал за собой корабли на рейде, натягивая якорные цепи. Полчаса назад – для нее минуты и часы стали одинаковы – сигнальное орудие возвестило о скором прибытии пакетбота, разбудив ее; не то чтобы она по-настоящему спала, скорее перетекала безвольно из сознательного в бессознательное, не разделенные более никакой границей. Ее взгляд скользнул мимо Хоуга. За его спиной она увидела дверь в комнаты Малкольма – нет, не его комнаты, не их комнаты, теперь просто комнаты для другого человека, другого тайпана…

Слезы вернулись и хлынули полным потоком.

– Не плачьте, Анжелика, – мягко, с нежностью проговорил Хоуг, ни на секунду не ослабляя внимания, всматриваясь в ее лицо в поисках пресловутых признаков надвигающейся катастрофы. – Все хорошо, жизнь продолжается, а с вами сейчас все в полном порядке, действительно в полном порядке.

Он держал ее за руку. Носовым платком она смахнула слезы.

– Я бы хотела выпить немного чая.

– Сию секунду, – ответил Хоуг, и его уродливое лицо просветлело от облегчения.

Впервые она что-то сказала с сегодняшнего утра, сказала внятно и осознанно, а первые моменты возвращения к нормальной жизни были показателями исключительной важности. Он открыл дверь, едва сдерживаясь, чтобы не завопить от радости, хотя голос ее и звучал чуть слышно, ни в нем, ни под ним, ни позади него не было истерики, свет в ее глазах был здоровым, лицо уже не было опухшим от слез, а пульс, который он подсчитал, пока держал ее за руку, был ровным и сильным, девяносто восемь ударов в минуту, и уже не прыгал, вызывая в нем тошнотворный страх.