Гайдзин

– Отвечайте, черт подери, – взорвался он в притворном гневе. – Повторяйте за мной: «Я отвечаю только за его радость! Отвечаю за его радость!» Говорите!

Он увидел, как пот выступил у нее на лбу, и опять она произнесла то же самое, и опять он оборвал ее, повторил нужное слово: «Отвечаю, отвечаю за его радость!» – и снова она произнесла его по-своему и в следующий раз тоже. А Со принесла чай, но ни он, ни она даже не заметили ее, и китаянка в ужасе выскочила за дверь, а Хоуг снова и снова приказывал Анжелике, которая упорно продолжала отказываться, пока вдруг не закричала пронзительно по-французски:

– Хорошо, я отвечаю только за его радость, но он все равно мертв, мертв, мертв!.. мой Малкольм мертв-в-в-в!

Ему захотелось обнять ее и сказать, что все хорошо, что она может уснуть, но он сдержал этот порыв, решив, что пока еще слишком рано. Его голос звучал твердо, но не угрожающе, и он ответил на своем хорошем французском:

– Благодарю вас, Анжелика, но дальше мы будем говорить на английском. Да, мне тоже ужасно жаль, нам всем жаль, что ваш милый супруг умер, но в этом нет вашей вины. Повторите!

– Оставьте меня. Убирайтесь!

– Когда вы скажете это: «Не моя вина».

– Нет… Нет, оставьте меня!

– Когда вы скажете это. «Не моя вина!»

Она уставилась на него, ненавидя своего мучителя, потом опять закричала ему в лицо:

– Не моя вина, это не моя вина, это не моя вина, не моя вина! Теперь вы довольны? Убирайтесь, убирайтесь!

– Когда услышу от вас, что вы понимаете, что ваш Малкольм умер, но вы никоим образом не отвечаете за это!

– Убирайтесь!

– Скажите это! Черт подери, скажите это!

Вдруг ее голос стал похож на вой дикого зверя:

– Ваш-ш Малкольм мертв, ваш-ш Малкольм мертв, он мертв, он мертв, он мертв, но вы не… не отвечаете никак, никоим проклятым образом не отвеча… никак, никоим, никак не отвечаете… не отве… не… – Так же внезапно, как все это началось, ее голос перешел в жалобные всхлипы: – Не отвечаете, я не виновата, я правда не виновата, о мой дорогой, мне так жаль, так жаль, я не хочу, чтобы ты умирал, о Пресвятая Мадонна, помоги мне, он мертв, а я чувствую себя так ужасно, уж-жасно, о Малкольм, почему ты умер, я так любила тебя, так сильно… о Малкольм…

На этот раз он обнял ее, прижал к себе спокойно и крепко, вбирая в себя всю ее дрожь, и плач, и судорожные рыдания. Некоторое время спустя ее голос умолк, рыдания стихли, и она погрузилась в беспокойный сон. Он продолжал держать ее нежно, но твердо, его одежда прилипла к телу от пота, но он не шевелился до тех пор, пока ее сон не стал глубоким. Тогда он осторожно отстранился от нее. Спину во многих местах пронзала острая боль, и он медленно выпрямился, морщась и разминая затекшие мышцы. Когда ему удалось унять боль в плечах и шее, он сел, чтобы восстановить силы.

«Еще бы чуть-чуть – и конец», – подумал он; радость оттого, что в этот раз он выиграл битву, приглушала ноющую боль во всем теле. Он с удовольствием посмотрел на девушку, юную, прекрасную и здоровую.

Память вмиг перенесла его в Канагаву к той другой девушке, японке, сестре того человека, которому он сделал операцию, такой же юной и прекрасной, но японке. «Как ее звали? Юки как-то там. Я спас ее брата, чтобы подвергнуть новым бедам это несчастное дитя. Но я рад, что ей удалось бежать. Удалось ли? Такая красивая женщина. Как моя собственная дорогая жена. Как ужасно и бездумно я поступил, какое безумие было везти ее из Индии в Лондон навстречу преждевременной смерти.

Карма? Рок? Как у этого дитя и бедного Малкольма. Бедные они, бедный я. Нет, что мне себя жалеть, я только что спас жизнь человеческому существу. Ты можешь быть толст и уродлив, старина, – подумал он, беря ее пульс, – но, Господь Всемогущий, ты чертовски хороший врач и чертовски умелый лжец – нет, не умелый, просто везучий. На этот раз».