Вторая жизнь Наполеона

Кривляясь и гримасничая, негр поднес свою остро отточенную бритву к лицу извивавшегося червяком Костера, и на щеке появился небольшой надрез. Алая кровь потекла из этого надреза тонкой струйкой, скатываясь в седую бороду американца. При виде крови своего врага глаза негра буквально засветились.

— А помнит ли масса Костер, что было потом? — допытывался он, снова касаясь бритвой другой щеки Костера. — Помнит масса Костер, как вольного вождя негров, князя, он сделал своим слугой, и как заставлял его делать самые грязные работы. Масса Костер помнит, как за малейшую провинность принца Конго сажали на цепь в ту конуру, в которой сидел четвероногий пес, и масса Костер заставлял принца Конго выть по-собачьи… А это помнит ли масса Костер? Принц Конго вырос, полюбил черную девушку, которую звали Хлоей. Масса Костер позволил им стать мужем и женой. Потом, когда у принца Конго было уже трое детей, к массе Костеру приехал комиссионер из Луизианы, и Масса Костер продал детей в одни руки, Хлою в другие, самого принца Конго в третьи.

И снова бритва негра трижды коснулась тела Костера в разных местах, разрезая ткани его одежды и ткани его тела.

Из десятка порезов струйками вытекала кровь американца, обагряя одеяло его койки, образуя на полу каюты темную лужу. Негр принялся вполголоса напевать монотонную песню своей знойной родины, и время от времени снова наклонялся над Костером, чтобы нанести ему удар бритвой. Лицо Костера мало-помалу принимало цвет пепла.

Утром следующего дня «стюард», пришедший разбудить Костера, с диким криком выскочил из каюты: труп американца лежал в залитой кровью каюте, а в углу той же каюты сидел матрос Юпитер и пел хриплым голосом монотонную песню своей далекой родины… И смеялся, и гримасничал, и тихо плакал.

XIV

О том, как второй посланник Наполеона, Сальватор Сартини, Вместо Италии попал в Марокко. По болотам Южной Бенгуэлы

Почти две недели спустя по выходе «Мингера Ван Блоома» из гавани Лиссабона, другое судно, покинув прекрасный город Португалии, спустилось на юг, счастливо обогнуло Иберийский полуостров и вошло в Средиземное море через Гибралтарский пролив, пользуясь попутным ветром. На его борту находился мнимый слуга мистера Линча-Костера — молодой неаполитанец Сальватор.

Таинственных писем Сальватору Костер не дал: в тех местах, куда направлялся Сальватор, иметь с собой письменные документы было слишком рискованным. Просто-напросто, еще в стране Матамани, Сальватор зазубрил на память надлежащие адреса, узнал пароли и лозунги, открывавшие ему доступ к тайным агентам Наполеона, и заучил текст соответствующих сообщений Наполеона.

Не подозревая о том ужасном конце, который постиг Костера, Сальватор плыл к родным берегам с легким сердцем: после всего, что ему пришлось пережить за последние годы, после всех опасностей, из которых он вышел благополучно, теперь ему казалось, что он совсем близок к цели.

По выходе из Цеуты «Прекрасный Цветок» взял курс на север, чтобы держаться общепринятой линии, по которой в те дни ходили парусные суда по Средиземному морю, — поближе к берегам Европы, подальше от берегов Африки; но поднявшаяся буря помешала капитану судна привести это благоразумное намерение в исполнение, отогнав его к тем самым водам, которых он боялся.

На третий или четвертый день путешествия на палубе «Прекрасного Цветка» поднялась тревога: на рассвете за кормой показались суда подозрительного вида, явно африканской постройки, с низкими корпусами и с низкими мачтами, на которых имелись большие косые паруса. К полудню испанское судно было окружено врагами, взято на абордаж, разграблено, потом пущено ко дну. Отчаянно защищавшийся от нападавших на него марокканских разбойников экипаж был почти поголовно истреблен. Чудом уцелевшие от бойни люди оказались рабами марокканцев.

Почти десять лет спустя во время похода испанского генерала Оливейраса против марокканцев один кавалерийский отряд налетом разгромил «зауйу» марокканцев у «Фуэнте лас Пальмас».

В то время, когда испанцы рубили и кололи своими палашами разбегавшихся марокканцев, из одной палатки выбежал полунагой человек с длинной черной бородой и закричал, простирая закованные в кандалы руки:

— Мадонна! Мадонна! Христиане! Спасите!

Приведенный в лагерь генерала Оливейраса пленник марокканцев, казавшийся на первых порах почти помешанным, поведал свою горькую участь: в течение девяти лет, попав в плен к марокканцам вместе с несколькими людьми погубленной африканскими пиратами шхуны «Бэль-фиорэ», он, Сальватор Сартини из Неаполя, переходя из рук в руки, был рабом марокканцев. Он сделал несколько отчаянных попыток к побегу, но каждая такая попытка заканчивалась неизбежным крахом, и от одного жестокого рабовладельца, посланец Наполеона попадал к другому, еще более жестокому и безжалостному. Он подвергался истязаниям, имени которым нет, и жил одной мыслью: Наполеон возложил на него важное поручение, это поручение должно быть исполнено.

Только эта мысль избавляла Сальватора Сартини от другой угнетавшей его мысли — покончить самоубийством.

Освобожденный раб марокканцев в 1831 году добрался до родной страны, из Неаполя пешком прошел до Рима, разыскал жившую там мать Наполеона, Марию Петицию Рамолино, и передал ей то поручение, которое десять лет тому назад дал ему император Наполеон.

Выслушав рассказчика, старая корсиканка сначала горько рассмеялась, потом заплакала. Крупные слезы катились по ее морщинистым щекам, а старческие губы беззвучно шептали:

— Поздно, поздно! Он умер!