Я разъяснял все снисходительно и терпеливо, потому что техническая понятливость у женщин – это дело особенное. Когда все прояснялось, я задавал даме вопрос, часто ли она бывает в данной местности.
– Тогда вы, наверное, уже обращали внимание на этих водителей?
– Да-а-а… – ответила очередная женщина. – А что?
– Согласитесь ли вы, что, учитывая поведение многочисленных водителей, приходится опасаться за детей, которые тут играют?
– Э-э-э, ну как бы да, но… А к чему вы клоните?
– Говорите спокойно о своих опасениях, госпожа фольксгеноссе!
– Стоп! Я вам не фольксгеноссе! Но раз уж вы об этом заговорили… Да, я порой злюсь, когда хожу тут с детьми….
– И почему же свободно избранное правительство не введет более жесткие штрафы против таких лихачей?
– Не знаю…
– Мы это изменим! Ради Германии. Вы и я! Какие штрафы вы бы потребовали?
– Какие штрафы я требую?
– Считаете ли вы, что существующих штрафов хватает?
– Я точно и не знаю…
– Или их взимают без надлежащей строгости?
– Нет-нет, я, пожалуй, этого не хочу.
– Как же так? А дети?
– Да… все и так в порядке. Так, как есть. Я со всем согласна!
Это случалось часто. Складывалось впечатление, будто в этом якобы свободном режиме царила атмосфера страха. Невинная простая женщина из народа не решалась открыто говорить в моем присутствии, когда я подходил к ней в скромной форме солдата. Я был потрясен. Таковы были три четверти всех случаев. Четверть опрашиваемых людей отвечали:
– Вы тут теперь дежурите? Ну наконец кто-то за это взялся! Какое свинство! Им всем место в тюрьме!
– Значит, вы выступаете за каторгу?