Дверь на Сатурн

Об этих садах было известно не слишком многое; но говорили, что растения, окружавшие дворец с северной, южной и западной сторон, были менее опасными, чем обращенные к восходу трех солнц. Мифы гласили, что многие из них были посажены и подстрижены так, что образовывали хитроумный лабиринт, в котором путника подстерегали коварные ловушки и жестокая смерть. Помня об этом, Тильяри приблизился к дворцу со стороны заката.

Выбившись из дыхания во время подъема, он затаился во мраке сада. Вокруг него тяжелые гроздья цветов склонялись в дурманящем бессилии, льнули к нему, раскрыв чашечки, дышащие опьяняющим ароматом, и осыпали пыльцу, вселяющую безумие в того, кто ее вдохнет. Уродливые, бесконечно разнообразные, с очертаниями, леденящими кровь и затмевающими разум, деревья Маал Двеба, казалось, тайно сговорившись, подбираются к Тильяри и окружают его. Некоторые принимали вид извивающихся питонов или угрожающе вздыбленных драконов, другие шевелили светящимися ветками, точно гигантские пауки – волосатыми лапами. Они как будто сжимали свое кольцо вокруг Тильяри. Они, как копьями, потрясали шипами и листьями, похожими на косы, и их причудливые угрожающие переплетения черными пятнами выделялись на фоне четырех лун.

С бесконечными предосторожностями охотник пробирался вперед, разыскивая щель в этой чудовищной изгороди. Все его чувства, и так постоянно настороженные, еще более обострились под влиянием страха и ненависти. Он боялся не за себя, но за Атле, свою возлюбленную и первую красавицу его племени, которая этим вечером в одиночестве поднялась по корундовым мосткам и порфировой лестнице по приказанию Маал Двеба. Ненависть Тильяри была ненавистью оскорбленного любовника ко всемогущему и ужасному тирану, которого никто никогда не видел, из жилища которого ни одна женщина не вернулась назад, кто разговаривал металлическим голосом, слышным в дальних городах и в самых диких уголках джунглей, кто наказывал непокорных смертью от падающего с небес пламени, поражавшего жертву быстрее молнии.

Маал Двеб каждый раз выбирал прекраснейшую из всех девушек планеты Цикарф, и ни один дом ни в равнинных городах, ни в глухих пещерах не мог укрыться от его всепроникающего взгляда. Не меньше пятидесяти девушек были избраны им за время его правления, и те, покинув возлюбленных и родных, чтобы не навлечь на них гнев Маал Двеба, одна за другой поднимались в горную цитадель и исчезали за ее неприступными стенами. Здесь, как говорила молва, они стали одалисками стареющего волшебника, и им прислуживали медные женщины и железные мужчины.

Тильяри окружил Атле неуклюжим обожанием, принося к ее ногам пойманную им дичь, но у него было много соперников, и он не был уверен в ее благосклонности. Холодная, точно речная лилия, она равно безучастно принимала поклонение Тильяри и всех остальных, среди которых, пожалуй, наиболее выдающимся был воин Мокейр. Вернувшись с охоты, Тильяри нашел свое племя в горестных стенаниях; и, узнав, что Атле отправилась в гарем Маал Двеба, в мгновение ока последовал за ней. Он никого не оповестил о своем намерении и не знал, опередил ли его Мокейр или кто-либо еще на его полном опасностей пути. Но предположение, что Мокейр уже бросил вызов зловещей и опасной горе, не казалось слишком невероятным.

Одной мысли об этом оказалось достаточно, чтобы Тильяри стремительно рванулся вперед, не обращая внимания на цепляющуюся за него листву и стелющиеся цветы. Он достиг просвета в ужасной роще и увидел шафраново-желтый свет, лившийся из окон дворца колдуна. Огни выглядели бдительными, словно глаза дракона, и, казалось, они наблюдают за ним с мрачной настороженностью. Но Тильяри сквозь просвет рванулся туда и услышал лязг саблевидных листьев, сомкнувшихся за его спиной.

Перед ним расстилалась ровная лужайка, покрытая странной травой, которая извивалась под его ногами подобно бесчисленным червям. На газоне не было видно следов ног, но, приблизившись к галерее, охотник увидел моток тонкой веревки, отброшенный кем-то в сторону, и предположил, что Мокейр все-таки опередил его.

Дворец огибали дорожки из пятнистого мрамора, и фонтаны били из разверстых пастей пещерных чудовищ. Открытые ворота никто не охранял, и все здание, освещенное тусклыми лампами, хранило тишину мавзолея. Тильяри, однако, не доверял этой видимости дремотной тишины, и крался по тропинке в некотором отдалении, прежде чем решиться приблизиться к дворцу.

Несколько больших призрачных животных, которых он принял за обезьяноподобных чудовищ Маал Двеба, во мраке подобрались к нему. Некоторые из них бегали на четырех ногах, тогда как остальные передвигались в полусогнутом состоянии, подобно человекообразным обезьянам, но все они были покрыты густой шерстью и выглядели неуклюже. Они не пытались напасть на Тильяри, а, жалобно поскуливая, убежали прочь, точно избегая его. По этому признаку воин понял, что они были настоящими животными и не могли выносить запаха, исходящего от его умащенного зловонным снадобьем тела.

Наконец, он пришел в темную галерею с множеством колонн, и молчаливо, точно змея из диких джунглей, проскользнул во дворец Маал Двеба. Дверь, скрытая темными колоннами, была не заперта, и за ней ему открылось сумрачное пространство пустого холла.

Тильяри вступил внутрь с удвоенной осторожностью и пошел вдоль занавешенной стены. Воздух в помещении был напоен незнакомыми запахами, тяжелыми и усыпляющими, и неуловимо тонкими курениями, как будто источаемыми кадильницами в скрытых любовных альковах. Аромат был ему неприятен, а тишина начинала тревожить все больше и больше. Казалось, что темнота наполнена неслышными вздохами и каким-то не видимым глазу движением.

Медленно, точно распахивающиеся гигантские желтые глаза, медные лампы на стенах холла разгорелись ярким огнем. Тильяри спрятался за шпалерой, и, подсматривая из своего убежища, увидел, что холл все еще пуст. Наконец он решился возобновить свое продвижение. Повсюду вокруг него были пышные занавеси, расшитые изображениями пурпурных мужчин и синих женщин на кровавом фоне, казалось, шевелились, наполненные собственной тревожной жизнью, на ветру, которого он не ощущал. Но ничто не выдавало присутствия ни самого Маал Двеба, ни его металлических прислужников, ни одалисок.

Все двери на противоположной стороне холла, с искусно подогнанными створками из черного дерева и слоновой кости, были закрыты. В дальнем углу Тильяри заметил тоненький лучик света, пробивающийся сквозь мрачную двойную шпалеру. Очень медленно раздвинув шпалеры, он увидел огромный ярко освещенный зал, бывший, очевидно, гаремом Маал Двеба, где собрались все девушки, которых колдун забрал в свой дворец. Действительно, казалось, их были здесь сотни, склонившихся или прилегших на богато украшенные кушетки, или стоящих в расслабленных или настороженных позах. Тильяри различил в толпе красавиц из Омму-Зейна, чья кожа была белее кристаллов пустынной соли; стройных девушек Утмайи, словно высеченных из дышащего, трепещущего черного янтаря; царственных топазовых дочерей экваториальной Цалы, и маленьких женщин Илапа, оттенком своей кожи напоминавших только что позеленевшую бронзу. Но среди них он не мог найти свою похожую на лотос красавицу Атле.

Он очень удивился числу женщин и той абсолютной неподвижностью, с которой они сохраняли свои причудливые позы, точно богини, спящие зачарованным сном в зале вечности. Тильяри, бесстрашный охотник, ощутил благоговейный трепет и леденящий ужас. Эти женщины – если они и вправду женщины, а не простые статуи – наверняка были скованы какими-то смертельными чарами – свидетельством гибельного колдовства Маал Двеба.

Однако если Тильяри намеревался продолжить свой путь, ему предстояло пересечь этот зачарованный зал. Боясь, что такой же мраморный сон может сковать и его, как только он пересечет порог, он вступил в зал, затаив дыхание и ступая неслышно, как крадущийся леопард. Женщины, окружавшие его, сохраняли все то же вечное спокойствие. Чары, казалось, заставили каждую из них замереть в миг какого-то отдельного чувства: страха, удивления, любопытства, тщеславия, скуки, гнева или сладострастия. Число статуй оказалось меньшим, чем он предположил с первого взгляда, да и сама комната была меньшей, но металлические зеркала на стенах, создавали иллюзию многолюдности и необъятности помещения.

В дальнем конце воин раздвинул вторую двойную шпалеру, и вгляделся в сумрак соседнего зала, тускло освещенного двумя курильницами, испускавшими разноцветный дым. Курильницы стояли на обращенных друг к другу треногах. Между ними, под полуистлевшим балдахином из какого-то темного материала с бахромой, заплетенной на манер женских кос, стоял диван цвета полночного пурпура, окаймленный вышивкой в виде серебряных птиц, борющихся с золотыми змеями.

На диване полулежал мужчина в скромной одежде, как будто уснувший или просто усталый. Его лицо было точно затуманенно пляшущими тенями, но Тильяри и не пришло в голову, что это мог быть кто-то другой, кроме как наводящий ужас тиран. Он понял, что это – Маал Двеб, кого ни один человек не видел во плоти, но чья сила была очевидна всем – таинственный и всеведущий правитель Цикарфа, повелитель трех солнц и всех их планет и лун.

Словно призрачные стражи, символы величия Маал Двеба и воплощения его владычества ожили, чтобы противостоять Тильяри. Но мысль об Атле красным туманом затмила все. Он забыл свои суеверные страхи, свой трепет перед этим заколдованным местом. Ярость обездоленного возлюбленного и вся кровожадность искусного охотника пробудились в нем. Он приблизился к лежащему без сознания колдуну, и его ладонь сжала рукоятку острого ножа, отравленного змеиным ядом.

Тиран лежал перед ним с закрытыми глазами; отпечаток таинственной усталости сковывал его уста и сомкнутые веки. Казалось, он скорее размышляет, чем спит, точно человек, блуждающий в лабиринте давних воспоминаний или погруженный в мечты. Стены вокруг него были задрапированы траурными занавесями с темным узором. Над ним курильницы образовывали клубящуюся дымку и наполняли комнату навевающей дрему миррой, от которой все чувства Тильяри приобрели какую-то странную притупленность.

Пригнувшись, как тигр перед прыжком, воин приготовился к удару. Затем, преодолевая легкое головокружение от дурманящего аромата, он поднялся, и его рука стремительным движением мощной, но гибкой гадюки направила острие прямо в сердце колдуна.