У обелиска

22
18
20
22
24
26
28
30

– Как это – каких приказаний? – в свою очередь изумился подпоручик. – Германец в атаку полез, устали отбиваться, а связи нет давно! Обороняем блиндаж этот, действуем по обстановке! Другого приказа не имеем!

В этот момент призрачную стену блиндажа сотряс сильный удар, с потолка сквозь щели посыпалась земля. Теперь только Порошин увидел, что в стене, куда ударил невидимый враг, была дверь, сколоченная из таких же грубых досок, что и стол. Поперек дверного полотна лежал громадный чугунный засов. При каждом ударе дверь ощутимо вздрагивала, а засов подпрыгивал, грозя вылететь из гнезд. Атеист Порошин едва не перекрестился: что это за атака, откуда? Здесь, возле Серой Дороги?! Что за сила долбит этот несчастный «пузырь»?

– Без передыху бьются, – пожаловался один из казаков – пожилой, с пышной седеющей бородой, любовно уложенной на груди поверх мундира. Он стоял привалившись спиной к стене, в которую уже непрерывным потоком сыпались удары. – Погодите, ваше благородие, вскорости в дверь полезут…

– Я не благородие, – автоматически возразил Порошин, но тут встряла пришедшая в себя Синичка.

– Товарищ капитан! – возмутилась она. – Нам возвращаться надо! Там вот-вот могилу прорвет, а вы тут с этим… буржуем разговариваете!

И она указала гордо вздернутым подбородком на подпоручика, развернувшегося уже к двери. Но Езерский только кинул на нее неприязненный взгляд и скомандовал своим:

– Болотов, Архипов, Штольберг – слева, остальные – справа, Елена – ваше прикрытие!

Ответил ей пожилой казак:

– Ты, дочка, вначале срамоту прикрой, а уж после разговаривай. Кто ж тебе так подол-то оборвал…

Даже сквозь дымку Серой Дороги видно было, как Лидочкины щеки залила краска. Девушка сердито запахнула на груди шинель, но это, конечно, не помогло: ноги ниже колен все равно оставались открытыми. Форменная юбка и шинель сорок пятого года показались четырнадцатому неприличными. «Срамота»…

– Сними шинель и укройся, – велел ей Порошин.

– Еще чего! – фыркнула Лидочка. От возмущения она, похоже, даже бояться перестала. – Всякие старорежимные прихвостни мне будут замечания делать…

– Синицына, тебе приказ неясен? – ледяным тоном спросил маг. Помощница притихла и начала нехотя стаскивать с плеч шинель. Глаза ее, кажется, заблестели сильнее обычного. Порошин сделал вид, что ничего не замечает, но прибавил уже куда мягче:

– Не забывай, у нас служба особая. Нам головой думать надо, Лида, а не горячим комсомольским сердцем. Хотя сердце, конечно, вещь тоже нужная… Про прорыв я помню не хуже тебя. Но пока мы не поймем, где и почему оказались, нам отсюда не уйти. Понятно?

Кажется, впервые за все время совместной работы он назвал Синичку по имени. И тут же поймал грустный взгляд сестры милосердия: высокой, худенькой, большеглазой девушки, по виду – Лидочкиной ровесницы. Она словно сошла со старой фотографии: тихая, в коричневом платье в пол, в полотняном белом переднике и белом же глухом платке. Все, кто был в блиндаже, уже заняли позицию по обе стороны от двери, держа на изготовку шашки – видно было, что атаки отбивают не в первый раз. А девушка встала позади всех, тоже привычно, развернулась для нанесения удара чистой силой и пальцы заранее сложила в нужный жест.

Она еще и маг?!

– Господин штабс-капитан, – обратился к нему Езерский, застывший возле двери, которая уже ходила ходуном от ударов. – Помогите отбиться, Елене подсобите! Маг она, да сил у нее маловато. А у вас-то куда больше должно быть, коли сюда пробились. Германцы лезут, черти, словно им перцу на хвост насыпали!

«Кажется, они так и не поняли, что умерли, – потрясенно подумал Порошин. – И нас принимают за таких же, как они сами, русских солдат, обороняющих, «действуя по обстоятельствам», последние рубежи».

Он схватил за руку надувшуюся помощницу, которая кое-как завязала вокруг талии шинель, и поставил ее рядом с сестрой милосердия.

– Поможешь! – твердо сказал он. – Пока я разбираюсь, что тут за атака и не наш ли это прорыв буйствует…