Последний Танцор

— Всего доброго, — произнес он. — Мы поговорим об этом в следующий раз.

К концу третьего холодного сезона изгнанники решили отказаться от посева злаковых и овощных культур, выращиваемых в их родном Мире. Росли они плохо и урожай давали ничтожный из-за отсутствия в почве особого вида бактерий... Вместо этого они приступили к культивированию местных видов: ягодного кустарника, дающего довольно крупные красные плоды размером с сустав большого пальца руки, и вьющейся лозы, приносящей также красного цвета ягоды с водянистой мякотью и очень тонкой кожицей. И те и другие сильно кислили, хотя и по-разному. Двану их вкус не очень нравился, но оба вида обильно плодоносили, удовлетворяли потребности организма в необходимых калориях и витаминах, а высушенные на солнце — выдерживали длительное хранение. Имелось у них еще одно немаловажное преимущество: собранные ягоды не нуждались в Дополнительной обработке, и даже дети могли безо всякого вреда есть их прямо с куста.

Четвертая зима оказалась самой суровой, но никто не умер. Наоборот, к началу теплого сезона родилось еще четверо детей, один из которых был мальчиком. Все они благополучно выжили. Для колонии численностью в четыре тысячи человек такой уровень рождаемости был необычайно высок и означал, что за каких-нибудь десять-двенадцать столетий население удвоится.

На пятый год жизнь окончательно наладилась, во многом благодаря информации, записанной в памяти кордеров. Инженеры и техники наконец-то научились выплавлять приличного качества сталь, что послужило стимулом для развития смежных производств. Механические плуги, лопаты и мотыги существенно облегчили земледелие и позволили проложить от реки сеть каналов искусственного орошения. Убогие лачуги, укрывавшие изгнанников от холода и ненастья все эти годы, одна за другой сносились, а на их месте воздвигали добротные жилища с толстыми бревенчатыми стенами, дощатым полом и утепленным фундаментом.

Дван подметил, что все чаще, по примеру колонистов, называет поселение городом. Произошел очевидный сдвиг в его отношении к переселенцам, и он не был в этом одинок — большинство Защитников также изменило свою первоначальную точку зрения. Ликвидировав угрозу голода, избавленные от надзора Старейшин, контролирующих рождаемость, колонисты начали усиленно размножаться, что вызвало некоторое беспокойство среди Защитников. На шестой год родилось восемь детей, а на седьмой аж два десятка. Это выглядело даже как-то неприлично — такими темпами плодятся животные, а не Народ Пламени.

Однажды Дван поделился своими сомнениями со Стражем и другими коллегами. Это произошло во время ужина. Мара выслушал, прищурился и задал неожиданный вопрос:

— Скажи, что заставляет тебя считать их частью Народа Пламени?

Все разговоры мигом стихли. Защитники с интересом поглядывали на Двана, ожидая его ответа.

— Они, конечно, еретики, но все-таки наши люди, — растерянно пробормотал тот.

Мара медленно покачал головой.

— А я так не думаю. Я много над этим размышлял и пришел вот к какому выводу. Их Танцоры больше не Танцуют. Они не вызывают Пламя, к тому же у них нет Хранителя, чтобы оберегать Его. А раз нет Хранителя, некому обучать детей основам религии. Они люди, согласен, но отныне имеют не больше права называться Народом Пламени, чем какая-нибудь из отколовшихся рас.

Миновал десятый год. Известий с родной планеты по-прежнему не приходило. Защитники все реже заговаривали о возвращении домой да и не особенно переживали по этому поводу.

Что такое, в конце концов, десять лет для человека, которому отпущен практически неограниченный жизненный срок?

Седону осенью исполнилось сто лет, если считать по летоисчислению Мира. Колонисты привыкли измерять время по местному календарю, но столетний юбилей Танцора — дата особая. Сотый день рождения сопровождался ритуальной, церемонией, в процессе которой подводился итог достижениям юбиляра, а сам он подтверждал Клятву, данную им при Посвящении.

Предводитель мятежников был самым молодым из Танцоров, отправленных в изгнание. Остальные уже превзошли столетний рубеж — кто на десятилетия, кто на века, а старейший из них — Танцор Индо — давно разменял вторую тысячу. Дван иногда задумывался, каким образом собирается отметить это событие Седон, но, когда время пришло, проняло даже обычно невозмутимого Мару.

Они устроили празднество.

Дюжина Защитников несла дежурство. Они выстроились цепочкой перед входным шлюзом звездолета, молча наблюдая за огромными кострами, разведенными колонистами. Дван стоял на фланге, изредка ежась от вечерней прохлады и зорко следя за ходом событий. Массивная громада корабля высилась над его головой. Он не видел его, но всем своим существом ощущал за спиной гигантский сфероид, глубоко вросший в податливую почву. На поясе у Двана висел неизменный китжан; голые ниже колен ноги покрылись мурашками от пронизывающего осеннего ветра.

Они веселились вот уже вторую ночь подряд. Пели песни, плясали вокруг костров, взявшись за руки и бессознательно имитируя одну из храмовых церемоний. Среди танцующих Дван с удивлением заметил нескольких носительниц, бесстыдно льнущих, к мужчинам. Накануне он так и не понял, присутствует ли на этом гулянье кто-нибудь из восьмерых Танцоров, и только сейчас уверился, что никто из них не пришел.

Ни один Танцор, как бы низко он ни пал, ни за что бы не; потерпел подобного разврата.

Дети, подражая взрослым, самозабвенно скакали вокруг ко; стров, и это зрелище буквально заворожило Двана. На детей его родного Мира они походили не больше чем Танцор на Хранителя. Шумные, смешливые, они выглядели куда более полными сил и энергии, чем его собственные товарищи детских лет. Игры их были продолжительнее и жестче, а если кому-то случалось пораниться, что не редкость в условиях дикой природы, все болячки заживали с поразительной быстротой.