Вот это конспирация, подумал Адамберг. Лавуазье относился к своей миссии очень серьезно. Адамберг сказал: «Никаких контактов», и доктор неукоснительно выполнял это указание.
— Если я вам повторю слова, которые произнесла Ретанкур, когда вышла из комы, вы мне поверите? Вы их еще помните?
— Прекрасно помню. Слушаю вас.
— «Истомы тяжкий вздох».[18]
— О"кей, старина. Я переведу ваш звонок, потому что в больнице вас не соединят с палатой Эмиля без моего разрешения.
— Поскорее, доктор.
Треск, звонки, пронзительный писк, потом голос Эмиля.
— Что-то с Купидоном? — обеспокоенно спросил он.
— Купидон в прекрасной форме. Эмиль, как попасть в дом Воделя, минуя главный вход?
— Через заднюю дверь.
— Нет, я не об этом. Я имею в виду какую-нибудь лазейку, чтобы забраться в дом потихоньку, не привлекая внимания.
— Нет такой лазейки.
— Неправда, Эмиль, есть. Ты же сам ею пользовался. Ночью, когда забирался в дом, чтобы таскать деньги.
— Я ничего такого не делал.
— Черт возьми, мы нашли твои пальчики на ящиках секретера. Но нам плевать на это. Слушай меня внимательно. Тип, который убил Воделя, собирается прикончить еще кое-кого сегодня вечером в том же доме. И мне надо незаметно туда пробраться. Ты понял?
— Нет.
Машина въезжала в Гарш, и Адамберг снял с крыши мигалку.
— Эмиль, — сказал он, стиснув зубы, — если не скажешь, где лазейка, я пристрелю твоего кобеля.
— Ты этого не сделаешь.
— Еще как сделаю. Пристрелю его, а потом раздавлю сапогом. Ты представил себе это, Эмиль?