Когда два часа спустя он с Купидоном под мышкой вернулся в Контору, на него почти не обратили внимания. Там царило странное возбуждение, полицейские как заводные носились по кабинетам, и в воздухе пахло утренним потом. Встречаясь, они едва смотрели друг на друга, перебрасывались короткими словами и словно бы избегали комиссара.
— Что-то случилось? — спросил он у Гардона, не захваченного общим волнением.
Обычно волнение захватывало бригадира на несколько часов позже, чем остальных, успев к тому времени сильно ослабеть, как штормовой ветер из Бретани, когда он достигает Парижа.
— Ну, тут эта газета, — пояснил он, — а еще, наверно, результаты экспертизы.
— Ладно, Гардон. Надо почистить бежевую машину, «девятку». Пусть проведут особую обработку, там внутри кровь, грязь и вообще беспорядок.
— Боюсь, с этим будут большие проблемы.
— Ничего страшного, там на креслах пластиковые чехлы.
— Я имею в виду собаку. Вы ее где-то подобрали?
— Да. На ней навоз.
— У нас же кот. Не представляю, как они уживутся.
Адамберг почти позавидовал бригадиру. У Гардона было нечто общее с Эсталером: оба не умели классифицировать события по степени важности. А ведь бригадир вместе со всеми был в Гарше и, как все, ходил по чудовищному кровавому месиву. Или это своего рода защитная реакция? Если так, Гардон, по-видимому, поступает правильно. Правильно и то, что он беспокоится о собаке. Впрочем, громадный вялый котище, обитавший в Конторе, не был склонен к агрессии; с утра до вечера он спал на нагретой крышке одного из ксероксов. Три раза в день сотрудники по очереди — чаще других Ретанкур, Данглар и Меркаде, которому передавалась непомерная сонливость кота, — относили одиннадцатикилограммовую тушу к миске и стояли рядом во все время кошачьей трапезы. В конце концов пришлось поставить возле миски стул, чтобы люди могли продолжать работу, не нервничать и не торопить кота.
Миска и стул находились возле комнаты, где стоял автомат с напитками: таким образом, водопой для людей соседствовал с водопоем для животного. Дивизионный комиссар Брезийон возмутился и прислал официальное письмо с требованием убрать кота. Поэтому, когда раз в три месяца Брезийон являлся с инспекцией — вернее, с придирками, поскольку поводов для настоящей критики он не обнаруживал, успехи Конторы были неоспоримы, — все спешно прятали подушки, на которых почивал Меркаде, ихтиологические журналы, которые собирал Вуазне, бутылки с вином и древнегреческие словари Данглара, порнографические журналы Ноэля, продуктовые запасы Фруасси, кошачью подстилку и миску, эфирные масла Керноркяна, переносную лампу Мореля, сигареты Ретанкур, и в итоге помещения становились идеально пригодными для работы и совершенно непригодными для жизни.
Во время этой радикальной уборки проблемы возникали только с котом, который, когда его пытались запереть в шкаф, издавал душераздирающее мяуканье. Один из сотрудников выносил его во двор и сидел с ним в машине до ухода Брезийона. Адамберг сразу отказался убрать громадные рога двух оленей, лежавшие на полу в его кабинете: он заявил, что это важнейшие улики в одном расследовании.[8] Со временем — а с тех пор, как двадцать восемь полицейских обосновались в этом здании, прошло уже три года — операция по камуфляжу становилась все более долгой и затруднительной. Присутствие Купидона осложняло дело, но, конечно же, он находился в Конторе лишь на временном основании.
XV
Только когда Адамберг дошел до середины большой комнаты, присутствующие обратили внимание на его запачканную одежду, небритое лицо и маленькую грязную собачонку у него под мышкой. Все моментально сдвинули стулья и расселись вокруг него. Комиссар коротко рассказал о событиях прошедшей ночи — об Эмиле, о происшествии на ферме, о больнице, о собаке.
— Вы знали, куда он направился? Почему же вы тогда не избавили меня от этой беготни? — сердито спросила Ретанкур.
— О собаке я вспомнил много позже, — соврал Адамберг. — Когда пришел врач Воделя.
— А какая нам польза от этого доктора? — поинтересовался Жюстен своим тонким голосом.
— В данный момент он ничего не говорит нам о Воделе, а мы ничего не говорим ему об убийстве. Он ссылается на профессиональную тайну, мы — тоже. И ни одна из противоборствующих сторон не намерена уступать.
— Тайны больше нет, противоборство окончено, — едва слышно произнес Керноркян.
ebooksa