Милицейские были

22
18
20
22
24
26
28
30

— Так точно, как и ты: бежал же отсюда и только в райотделе вспомнил, что имеешь при себе пистолет! Что, забыл? И в уголовном розыске такие заскоки бывают.

— Почему? Почему? Это ясней ясного. Все бросились любовников Василины считать, — съязвил лейтенант.

— И то правда. Казалось, все слишком ясно. А в нашем деле нельзя поддаваться первому впечатлению. Говорят же: век живи — век учись…

…Харченко встретили молча. Он переступил порог своего кабинета и остановился в недоумении. Все его работники стояли, настороженно смотрели ему в лицо. Майор прошел к столу, бросил на него свою папку, еще раз окинул всех взглядом, сказал:

— Ждете? Ну, что же, скажу! Ошибок мы наделали в построении версий. Спасибо, соседи помогли. Убийца арестован. А выглядит все очень просто. Вор пытался проникнуть в магазин через подкоп, ранее изучил, что полы трухлявые. Только начал задуманное дело, а тут милиция на мотоцикле появилась. А дальше все, как в той поговорке: у страха глаза велики. Он же не знал, что капитан Фролов приехал по делам сердечным, а подумал, что его ловят, и решил проскользнуть незамеченным, устремился в ближайший двор, а тут милиция. «Окружили», — промелькнула у него мысль, и бросился напролом. Выстрелил Фролову в грудь, пригрозил Кравченко, и был таков…

Василий Захарович

— Можно войти? — спросил лейтенант Корчак, неуверенно переступив порог кабинета начальника линейного отдела милиции.

Ответа не последовало. Сидевший за столом пожилой плечистый человек не шевельнулся. Низко опущенная его голова слегка поблескивала в электрическом свете широкой лысиной, мохнатые с проседью брови круто сошлись на переносице, широкий лоб был испещрен густыми морщинами, глаза через толстые стекла очков внимательно всматривались в лежавшую на столе газету. Правая рука нервно орудовала красным карандашом, и на газете появлялись жирные линии; левая ладонь поддерживала подбородок, во рту тлела сигарета.

— Товарищ полковник, я к вам… — снова повторил лейтенант, переминаясь с ноги на ногу и потирая указательным пальцем пушок на остром подбородке.

— А, ко мне? Ну, садись, пожалуйста, — произнес полковник, все еще не отрывая от газеты глаз.

— Снова кража из вагона… Разрешите доложить?

— На сортировке?

— Именно на сортировке вагонов. А вы уже знаете?

— Мне звонили из конторы товарной станции… Почему так плохо ведутся поиски преступника? Ведь это уже третий случай.

— Все возможное я предпринимаю, но…

— Что еще за «но»? — Полковник поднял глаза.

— Вы чем-то расстроены, товарищ полковник? Что-то случилось? — удивленно спросил лейтенант.

— Ничего особенного. На вот, читай. — Полковник подвинул газету, а сам поднялся из кресла и зашагал по кабинету.

— «Трудовая жизнь»… Это же газета осужденных, — сказал лейтенант, углубляясь в чтение. В кабинете стало тихо, только слышались шаги полковника по ковровой дорожке да временами глубоко вздыхал лейтенант.

«Вором я, конечно, не родился. Мой отец был трудолюбивым и добрым человеком. Великим тружеником, душевным человеком была и моя мать. Родители старались, чтобы все мы, трое сыновей, были образованными и порядочными людьми. Два старших моих брата получили высшее образование, стали такими, какими хотели видеть нас отец и мать. Но я не оправдал их надежд. С трудом окончив семилетку, устроился на хорошую работу — стал контролером железнодорожных пассажирских поездов. К этому времени я уже приобщился к спиртному, имел стремление хорошо одеваться, поэтому зарплаты показалось мне мало.