— Вы допускаете, что убийство было совершено другим лицом, выстрелившим через открытое окно? — неуверенно спросил майор.
— Я считаю, что расследование должно вестись и в этом плане. И рано еще ставить вопрос об аресте Новацкого. Это не шутка: мы решаем судьбу человека!
Первые лучи солнца проникли сквозь шторы и залили комнату мягким светом. Полковник Литовченко прикрыл рукой усталые глаза. Возбуждение от ночной напряженной работы еще не прошло. Оно требовало разрядки, и полковник решил заняться мелкими текущими делами. Он знал по опыту, что такое временное переключение мыслей со сложного на простое часто равносильно отдыху. У людей, привыкших к напряженной работе, оно способно восстановить свежесть восприятия и ясность мысли.
Однако сегодня утром полковник так и не успел вникнуть в лежавшие перед ним материалы: позвонил Петренко и сообщил, что на заводе, где директором был Власюк, идет общее собрание рабочих.
«Следует послушать, о чем говорят люди», — решил Литовченко.
Минут через десять он уже был в цехе, где проходило собрание. Напряженная тишина, суровые, печальные лица людей. Рабочие внимательно слушали оратора. Взобравшись на ящик с полуфабрикатами, он говорил о том, как уродливо случившееся, какую большую ответственность несет каждый из членов нового, социалистического общества в борьбе со всеми мрачными пережитками прошлого, о помощи, которую должен оказывать каждый советский гражданин органам, призванным охранять спокойствие и благополучие наших занятых великим созиданием людей.
Стоя в толпе рабочих, Литовченко слушал выступавшего и думал, как хорошо и искренне он говорит, как важно было созвать такое собрание, вселить уверенность, что никто не посмеет помешать нашим людям спокойно жить и трудиться.
Рядом с Литовченко стоял черномазый растрепанный паренек. Он тронул локтем своего соседа, пожилого рабочего, и спросил:
— Дядя, а кто говорит?
— Зубенко, секретарь парткома, не видишь? Э, да ты, видать, из новичков… Ну-ну, слушай и вникай: не уйти гаду от ответственности, всем рабочим коллективом искать его будем. Такого человека порешил!
Секретарь парткома еще заканчивал свою речь, когда на импровизированную трибуну проворно взобрался председатель завкома Банько.
— Товарищи! — громко воскликнул он, привычным жестом выбросив вперед руку. — Здесь выступали многие рабочие, выражая, так сказать, свой гнев. Не буду повторяться, я целиком с ними согласен. Я хочу только предостеречь вас: среди нас, товарищи, есть опасные люди… Новацкий не одному директору угрожал, он неоднократно угрожал и мне…
Литовченко досадливо поморщился: «Не надо бы ему о Новацком! Зачем возбуждать против него людей, когда виновность его еще не доказана…»
Очевидно, эта же мысль промелькнула и у секретаря парткома. Полковник заметил, как Зубенко дернул Банько за пиджак, предостерегая от излишней болтливости. Не понимая в чем дело, Банько замялся и, уже потеряв прежний апломб, скороговоркой выкрикнул:
— Такие люди могут направляться рукой международного империализма!
Стоявший впереди Литовченко молодой рабочий обернулся к растрепанному, чумазому пареньку.
— Слышь, Петька, наш Гришка Новацкий из механического — «рука империализма». Ну и словесник Банько!
— А ты что же, не согласен? — полушутя-полусерьезно спросил Литовченко.
В глазах паренька зажглись озорные искорки.
— Так Новацкий же псих! У него шестеренки не на месте, заржавели, понимаете? Я с ним в одном общежитии живу. Какая там «рука империализма»! Сумасшедший он!