– Ладно, мужики, раз пошла такая пьянка… – неуверенно изрек Кошкин, подходя к столу.
– Режь последний огурец, – засмеялся из тамбура Шперлинг. Он продолжал с усилием пихать дрова в топку. Печь раскалилась, огонь жадно гудел. Из парной раздавались жалобные крики задыхающихся немцев. Снова долбанулись в дверь, но прочная конструкция выдержала.
Кошкин захрустел соленым огурцом. Подошли остальные. Курганов извлек из-за голенища ложку, завернутую в тряпку, потянулся за консервной банкой. Шубин не возражал. Подкрепиться стоило – дорога была дальняя. И собственные остатки провианта целее будут. Не прошло и минуты, как народ жадно зачавкал.
– По маленькой, товарищ лейтенант? – предложил Вартанян, заговорщицки подмигнув.
– Перебьетесь. Разрешаю взять с собой – до лучших времен.
– С девичником что будем делать? – спросил Халевич. – Расстреляем?
– Ну ты и крут, Холерыч, – уважительно заметил Кошкин.
– Я Халевич, – обиделся боец.
– А я что сказал? – разведчик засмеялся.
Женщины затряслись.
– Пожалуйста, не надо… – заикаясь, произнесла худая. – Нас заставили, мы не хотели… У меня в Развальном голодный ребенок, больная мама, я должна их чем-то кормить…
– Нас силой заставляют, – выдавила пухлая. – Полицаи на прошлой неделе собрали всех молодых женщин, пригнали к управе, сказали, чтобы улыбались немцам, смеялись над их шутками, даже если не понимаем, о чем они говорят… Немцы отобрали пятнадцать девушек, устроили бордель в здании клуба, там постоянная очередь из немцев и полицаев… Говорят, что мы должны проявлять сознательность, добросовестно обслуживать борцов с большевистским режимом… Мы не по своей воле, поймите…
– Так я не понял, расстреливать не будем? – не унимался Халевич.
– Делайте, что хотите… – пробормотала крупная, и снова на ее глазах заблестели слезы. – Мне уже все равно, нас немцы испортили, мы больше никому не нужны…
– Матрена, что ты такое говоришь? – ахнула худая и снова стала икать.
– Проработаем по комсомольской линии? – предложил, сдерживая смех, Кошкин.
– Выйди на улицу, – приказал Глеб. – Там стой и охраняй, больше не заходи. Подъедут посторонние – сигнализируй.
– Эх, жизнь… – посетовал Леха, забрасывая автомат за плечо. – Гонят на холод как последнюю собаку. Вот так и проходит героическая юность…
Разведчики заулыбались. Женщины чувствовали себя неуютно. Простыни мало ассоциировались с одеждой. Ситуация образовалась нетипичная.
Шубин откровенно терялся. Он не был ярым гуманистом, сострадания к «оступившимся» не испытывал, но убивать проституток… Да и какие они проститутки? Немцы им не платят…