Чернокнижники

Не было ни сострадания, ни жалости — один только служебный долг. Да и не хотелось жалеть этого субъекта, своими забавами едва не вызвавшего (пусть и не ведая о том) грандиозный исторический катаклизм…

А потому Савельев левой рукой, без малейших колебаний влепил его сиятельству оглушительную пощечину. И продолжал столь же холодно:

— А кто ж ты еще, чадушко неразумное. Кот ученый? Федька-дурачок, и никак иначе…

Его прошиб запоздалый страх, заставивший облиться холодным потом: если бы не Хомяков… господи, если бы не Хомяков, могло так тряхнуть Историю и Время, что от многого и от многих (в том числе от батальона, от него самого) не осталось бы ни следа…

— Ты не купец… — повторил князь, уставясь на него ненавидяще, схватившись за побагровевшую щеку. — Танюша…

— Да какая она Танюша, — грубо сказал Савельев. — И никакая не Колычева, конечно. Это его блядь, которую он тебе подсунул, чтобы ты размяк и сделал то, что им нужно было…

— Мерзавцы, твари… — бормотал князь, уставясь в пространство. — Какие все мерзавцы, боже мой… Ты не купец…

— Вот заладил… — сказал Савельев. — Ну конечно, не купец. Тайная канцелярия, — добавил он, не собираясь вдаваться в тонкости. — У нас она тоже есть. Тебе не пришло в голову, Федька? Ты что, в самом деле решил, что по Времени можно невозбранно шляться кому попало, как по большой дороге? Нет, шалишь… — он схватил князя за кружевной ворот и резко встряхнул. — Ну, приходи в себя живенько! Ты же не барышня, в конце-то концов… В армии служил, да и сейчас там числишься…

Князь, судя по его затравленно-злобному взгляду, немного опамятовался. Спросил почти спокойно:

— Чего же теперь тебе надо, скотина? После… всего этого?

— Ты меня сейчас же проведешь в башню, — сказал Савельев.

— Нет…

— У меня, Федя, времени нет тебя обхаживать, как гусар — несговорчивую девку, — холодно сказал Савельев. — Проведешь. Иначе загоню пулю в лоб… — он замолчал, усмехнулся. — А, впрочем, зачем? Доводилось слыхивать про его светлость Алексея Иваныча Кушакова? Уж ты-то не можешь не знать сию персону… А может, слышал еще, что он давненько мечтает до тебя добраться? До колдуна этакого, кудесника злонамеренного?

— Не выйдет…

— Еще как выйдет, — сказал Савельев. — Пришлось мне свести с ним знакомство, знаешь ли. Теперь — выйдет. Умен наш Алексей Иваныч, коварен, да вот поди ж ты, простодушно полагает твои ученые занятия натуральнейшим колдовством и от своего мнения, чует мое сердце, ни за что не отступится. Либо ты меня слушаешь и мне подчиняешься, как рекрут унтеру, либо я тебя, поганца, без малейших угрызений совести представлю Кушакову. Он, пошаривши там, — Савельев кивком показал на потолок, — найдет уйму всевозможных колдовских штучек. И матушка в простоте своей все предъявленное посчитает именно что колдовскими штучками. Она женщина простая, суеверная, любого чародейства боится пуще смерти, тебе ли о том не знать… Этакого она и лейб-кампанцу не простит. И кончишь ты, Федька, на дыбе, под кнутом и горящими вениками — уж Алексей Ильич отведет душу… И в жизни не докажешь ты ни ему, ни Матушке, что тут не колдовство, а наука. Благо лежит у тебя там в плену сущий черт…

Князь скрипнул зубами:

— Ты и туда добрался?

— А как же, — сказал Савельев. — Как-никак Тайная канцелярия, да вдобавок отстоящая от вас на сто сорок лет… Ну, решай быстрее, Феденька. Или будешь меня слушаться, или выдам тебя головой Кушакову. А сам, если ты еще не сообразил, растворюсь в воздухе, как не бывало. У меня на шее болтается в точности такая штучка, как у покойного Василь Фаддеича… Ну, сам пойдешь, или как?

Князь зло отшвырнул его руку:

— Убери руки, скотина! Сам пойду…