— Чай, никак староста пожаловал, — хищно протянул кто-то из опричников в предчувствии скорой расправы. Некоторые мясники из отряда Орна в прошлом были «лихими людьми» — разбойниками, ушедшими в леса из-под крепостного ярма. К старостам они относились по-особому, а потому тем редко удавалось умереть быстрой смертью.
— Сей паскуда — мой, его порешить не велю! — с грубым акцентом рявкнул Орн. Наклонившись к Мартыну, он приподнял его за бороду и, приставив к горлу тонкий обоюдоострый нож, спросил:
— Живота не погублю, коль ответствуешь, куда боярин подался, Алексеем Сатиным нареченный. Волю дарую, коль заарканю собаку. Разумеешь?
— Разумею, боярин. Истинно, всем, об чем ведаю, об том и ты ведать станешь, Христом Богом клянусь! — плаксиво зашепелявил староста, шамкая осколками выбитых зубов. — Не губи живота, не убий!
— Глаголь, пес презренный! — встряхнул его за бороду опричник.
— Боярин как проведал, что опричники в селе, так на коня вскочил и был таков.
— Один?
— Да.
— При суме был али как есть?
— При суме…
— Куда в сей земле податься мог, разумеешь?
— Не могу знати, боярин, не погуби! — завизжал Мартын, пытаясь упасть немцу в ноги.
Тот занес над ним нож, прикрикнув:
— Ответ держи, скотина! Где на земли сей схорониться возможно?
— Место тут гиблое, болота проклятые окрест. В прежний год пять душ крестьян сгинули, а они, почитай, с малых лет тут обретаются. Токма единой тропой в лесу схорониться возможно. По праву сторону от пашни, что вона в тех пределах. А от тропы той болото, кое надобно левой стороной пройти да вправо на тропу. По оной возможно до дороги прибыти. Разумею, в те края боярин и направился.
Бросив старосту, Орн гаркнул:
— Емеля, Никодим, Сташка, Демьян да Митька Резвый, со мною в погоню! Миколка! Этого паскуду под замок до моего веления.
И зашипев что-то на немецком, вскочил на коня. С пронзительным посвистом, заглушающим топот копыт, шесть всадников ринулись из ворот в погоню за Сатиным.
Стоит сказать, что как только Алексей Алексеевич получил известие о том, что Адашев взят под стражу и закован в кандалы в крепости Дерпт, сразу же отправил детей и жену с обозом и несколькими верными людьми в потаенную избу в глухой деревне в тридцати верстах от Козельска. Не на шутку страшась царской опалы, он все же надеялся, что его заслуги смягчат государя и до кромешников дело не дойдет. Однако Сатин держал коня наготове, а золото, серебро, жемчуг и камни, что были нажиты за долгие годы, сложил в надежный сундучок. Тайник, в котором можно было уберечь сокровища, он подготовил давно, памятуя о непостоянстве царской милости, способной в мгновение ока обернуться жестокой опалой.
Заслышав опричников, въехавших в Осташково, благо ветер дул со стороны села, он тут же бросился прочь, прихватив свои богатства. Скача мимо той самой пашни, о которой говорила ему в саду богомолица, он с горечью вспомнил ее слова. «Эх, Алешка, Алешка… Борода бела что снег, а ума не нажил, токмо гордыню. Богомолице, что вещуньей слывет, не внял, старый пень. А ведь мог бы и отвести лихо, коли пашни пахать бы не стал. Гордец непотребный!» Подумав так, стал беспрерывно читать «Отче наш» и «Богородицу», подгоняя коня и мысленно крестясь.