Дюна: Дом Харконненов,

– Туфир найдет ответы. Он всегда их находит.

С трудом шевеля губами, Лето задал вопрос, которого больше всего боялся:

– А тело Виктора?..

Тессия отвела взгляд в сторону.

– Вашего сына нашли. Капитан Суэйн Гойре немедленно законсервировал останки, хотя я не понимаю зачем. Гойре тоже очень любил мальчика.

– Я знаю, – сказал Лето.

Он посмотрел на красновато-розовую плоть внутри саркофага, не узнавая в ней своего друга. Клинотрон был так похож на гроб, что Лето явственно представил себе, как его погребают в землю, выдернув провода и трубки. Может быть, так было бы лучше всего.

– Мы можем что-то сделать для него или все это бесполезные усилия?

Лето заметил, что в ответ на его вопрос лицо Тессии напряглось, а в глазах вспыхнул огонь холодной ярости. Понизив голос до шепота, она сказала:

– Я буду надеяться до его последнего вздоха.

– Милорд герцог! – В голосе вошедшего в палату дежурного санитара прозвучали укоризненные нотки. – Вы не должны вставать, сэр. Вам надо восстановить свои силы. Вы очень тяжело ранены, и я не могу разрешить вам…

Лето поднял руку.

– Не говорите мне о тяжелых ранах, когда я стою у колпака, под которым лежит мой друг.

Худое лицо санитара вспыхнуло, и он резко дернул своей тонкой длинной шеей, став в этот момент похожим на цаплю. Однако он вежливо, но твердо взял Лето за рукав своей чисто вымытой рукой.

– Прошу вас, милорд. Я служу здесь не для того, чтобы сравнивать тяжесть ран. Моя цель – следить за тем, чтобы герцог Дома Атрейдесов поправился как можно быстрее. Это и ваш долг, сэр.

Тессия прикоснулась к колпаку клинотрона и посмотрела в глаза Лето.

– Да, Лето. Никто не снял с вас ответственности за Каладан. Ромбур никогда не позволил бы вам бросить все из-за его болезни.

Лето позволил увести себя обратно в палату, осторожно ступая по холодному полу вслед за санитаром, который повел его к койке. Умом герцог понимал, что должен скорее выздороветь хотя бы для того, чтобы разобраться в причинах несчастья.

Мой сын, мой сын! Кто же это сделал?

Запершись в своих покоях, Кайлея часами выла, как раненый зверь. Отказавшись разговаривать с кем бы то ни было, она не выходила из спальни ни для того, чтобы навестить герцога, ни для того, чтобы посмотреть на то, что осталось от ее родного брата. Но в глубине души она понимала, что не может смотреть в глаза самой себе, той чудовищной вине, неискупимому стыду и позору.