— Ну хотя бы…
Режиссер переключился с трибун на центральную линию, вдоль которой выстроились хоккеисты. Но подманить Зульку на диван разговорами на эту тему и пением гимна было сложно, поэтому Равиль вдохновенно продолжил:
— Дилька вымахала, а? И кстати, заметила — Наилю уже гипс сняли.
— Ну здрасьте, сто лет уже как, — сказала Зулька и засмеялась. — Вот ты газовик все-таки — про то, что Наиль руку сломал, узнал, когда гипс уже сняли, а через полгода и это заметил.
— Руку-то все равно вот так держит, — оскорбленно возразил Равиль. — У него в целом как, без последствий? Там же и без переломов было ой-ёй, на носилках в больничку пришлось.
— Да нормально все, Альфия говорила, удивительно легко все отделались. А ты сам руку месяц на повязке потаскай, еще не так держать будешь.
— Вредная ты женщина, чего мужу желаешь? — ответил Равиль сурово и хотел развить эту мысль, но тут вредная женщина сказала:
— О, смотри, как ты любишь.
«Как ты любишь» значило драку. Но в первые секунды матча драк не случалось по определению. Равиль раскрыл рот, чтобы пресечь безответственные домыслы, да так и не закрыл. И чуть пиво на штаны не пролил.
Ворота «Салавата» были сдвинуты на метр, а на их месте барахтался бело-зеленый курган. Вокруг метались судьи и неприсоединившиеся игроки, которые пытались бережно растащить свалку.
— Амир вякает? — тревожно спросила жена.
Равиль совсем убрал звук и прислушался, но Зулька уже сбежала в спальню и через несколько секунд вынесла недовольного Амира. Он хмурился и похныкивал.
— Мокрый, конечно, — предположил Равиль.
— Эйнштейн, — восхищенно ответила супруга, содрала с сына штаны, сунула чадо в руки мудрому папаше и сбежала за сухой одеждой.
— Так, чего орем? — осведомился Равиль. — Чего не спим? Жить надоело? Он полез, буркая, сыну в шею, в подмышки, в нос. Амир счастливо заверещал, выгибаясь и дрыгая ногами.
— Не сажай его, рано! — напомнила Зулька издали.
— О! Кстати, — пробормотал Равиль, осторожно, придерживая спину и голову, пристроил сына на колено и потянулся за пивом.
Амир кукарекнул, будто его снова защекотали, и потянулся к экрану. Равиль вздрогнул и перехватил мелкого обеими руками, чтобы не сыграл на пол. Потерял равновесие, подскочил и обошел диван, перехватывая Амира поудобнее.
Равиль не смотрел на экран всего-то с минуту, а прощелкал и открытие, и сезон, и вообще все самое интересное. Он не увидел, как судьи с трудом разлепляют кучу-малу хоккеистов, как зеленые уфимцы рвутся отомстить за помятого вратаря и как они застывают, оглушенные. Он не увидел, как Кулаков, восьмой номер «Ак барса», деревянно, словно первый раз на коньках, разворачивается всем корпусом к двадцать седьмому номеру «Ак барса» и небрежно хлопает его перчатками по ключицам — и как от этого хлопка двадцать седьмой ныряет затылком в лед, с треском. Он не увидел, как четырнадцатый номер «Ак барса» утыкается в плечо девятнадцатому номеру «Ак барса» и пытается выгрызть из плеча шов, а девятнадцатый номер под этим напором потихонечку отъезжает к бортику, неуверенно усмехаясь и отмахиваясь от упорного шутника. Он не увидел, как третий номер «Ак барса», неловко разогнавшись, врезается в троицу «барсов», разгоряченно жестикулирующих в сторону гостей, валит их на лед и падает сверху, неприятно копошась. И он не увидел, естественно, как его дерзкий племянник скачет сквозь гаснущий кадр через спинки кресел и спины обалдевших зрителей. И как с других трибун на ледовую арену поспешно продираются еще несколько пацанов, на ходу выдергивая легкомысленные и явно не волшебные палочки.
Равиль не увидел даже, как сигнал трансляции, съеденный белой вспышкой, заменяется настроечной таблицей. Он повернулся к телевизору, когда экран уже покорился бесконечному анонсу ближайших спортивных трансляций.