А знали бы — так не подумали бы вызывать. Вот я знаю, например, подумал я и вкратце, без подробностей, представил себе, кого бы вызывал — и как бы вся детвора хором поседела. И аж хихикнул.
Настька не унималась:
— А может, Песочного человека или Матершинника?
— Будете орать, Матершинник сам придет, — пообещала Лилька, хмуро полюбовалась на зеркало и поставила его на тумбочку.
Девчонки ринулись смотреть — с треском лбов и оханьем. Я дождался, пока все насладятся и отпадут от зрелища, вытянул шею и нормально все разглядел в щель между белыми спинами. Сперва не сообразил, что это за поля для крестиков-ноликов. Еще и мелькавшие отражения здорово сбивали. Потом понял: Лилька кривовато, но похоже нарисовала лестницу — в боковой проекции, или как уж это называется.
— А чего семь ступеней-то? — разочарованно спросила Настька.
— А сколько надо? — поинтересовалась Лилька с раздражением.
— Ну, десять.
— Десять не влезет, — отрезала Лилька, но опять взяла зеркало, прицельно всмотрелась и потянулась к рисунку чем-то белым.
— Не надо, — сказал я резко и неожиданно для себя.
Все вздрогнули. Лилька обернулась и объяснила, нервно улыбаясь:
— Наильчик, я же не простыней, а салфеткой, вот, смотри.
— Не надо десять.
— Почему? — удивилась Лилька.
Я дернул плечом, потому что сам не знал почему, и веско повторил:
— Не надо десять, я сказал. Семь нормально.
— Тогда надо не помадой, а кровью, мне говорили, — вредным голосом сообщила Настька.
— Не надо кровь, — сказал я еще резче.
— Да у меня вот, я сегодня стукнулась, об батарейку прямо, могу прямо расцарапать, — торопливо заговорила мелкая девчонка, имени которой я не знал. Ее-то кто спрашивал.
У меня в глазах потемнело, голову и горло стиснул кто-то сильный и игривый, и я, стараясь не орать, повторил сквозь зубы: