Никто не умрет

Учись на «хорошо» и «отлично»

1

— Измайлов, вот ты сволочь все-таки, — сказала Катька.

Здравствуй, школа.

Чмошники входят в класс боязливо. Сперва голову в приоткрытую дверь всунут, потом на пороге помнутся, потом решаются наконец. Нормальные пацаны входят смело.

Я входил не как чмошник, но и не как нормальный пацан. Ночка прошла мимо нормы, утро было полегче, но тоже дурноватое. Не до пацанства мне было и не до нормы.

Я проснулся в семь утра, как по будильнику, который, само собой, не ставил. С этой рехнувшейся техникой что, как и куда ставить-то? К тому же я не был уверен, что пойду в школу. Ну странно, в самом деле: я на данный исторический период свободный человек, к тому же весь в траблах, на хозяйстве и за старшего. Имею право и отдохнуть немножко, и за домом последить, пристально так, не отвлекаясь. Это я вчера так думал — про себя и шепотком, чтобы совесть не разбудить. И еще думал: просплю так просплю. А проспать собирался непременно. И не проспал. Мозги вот заспал малость — это было.

Я сел на диване, позевал, разлепил глаза, убедился, что уже 7.02, так что еще пять минут вздремнуть не получится, встал на вялые ноги, сдержанно гадая, почему у меня болят все мышцы и половина суставов, включил чайник, отдал должное ванной и пошел будить Дильку. И на пороге ее комнаты споткнулся о кота, который, гад, даже не отполз — мявкнул возмущенно и тюкнул меня лапой в лодыжку.

Я вспомнил, что Дильки здесь нет. И папы с мамой здесь нет. И жизни такой, как была, нет.

Я чуть не заплакал, честно говоря, и на всякий случай заглянул все-таки в комнаты к Дильке и к родителям. Вдруг мне вся эта чехарда с отъездами, приездами, драками и многосерийной жутью приснилась. Бывают такие сны — долгие, правдошные и на пятьсот частей, так что не поймешь, проснулся ты или, наоборот, из реальности ненадолго голову выставил.

Я рассмотрел пустые кровати, перешагнул через горы одежды, которые набросал вчера, вздохнул и пошел завтракать и собираться. Неохота мне было в таком доме весь день проводить.

Насчет завтракать я погорячился. Обычно мама всякого с вечера настряпывала, мне оставалось разогреть и проглотить. Сегодня мамина служба поддержки не работала, а сам я годился разве что в передержку какую-нибудь. В смысле, бульон-то я себе приготовил и пару раз мощно его использовал — но убрать в холодильник как-то не додумался. И он, кажется, скис. Люто так скис, в прошлом году еще — и с тех пор набрался новых качеств, несовместимых с человеческим обонянием и существованием. Моими уж точно.

Я поспешно надвинул крышку поплотнее и попытался понять, отчего такая неудача и что мне в связи с нею делать. На кухне было тепло и даже душно до необъяснимости. Батареи грели не настолько зверски. А может, это такая месть за изъятого зайца. Где он, кстати? Обратно изъят? Убью нафиг.

Заяц подглядывал одним глазом из складки одеяла. Он почти весь утоп в щели между диваном и стеной. Я вытащил его, задумчиво погладил комковатую шерстку и развеселился что-то. Посадил парня на компьютерный столик, чтобы сильно не скучал — ну и коту не достался, который приперся и бродил вокруг, активно выражая недовольство то ли запахом с кухни, то ли моим невниманием. Я ему мясо из бульона предложил, так он драться полез. Значит, и впрямь несъедобно.

Бульон я вылил в унитаз, а кости завернул в пакет и снес в мусоропровод. Открыл окна. Стало полегче. А хотелось, чтобы потяжелее — например, в районе печально посвистывающего желудка. Чай-то уже вскипел и заварился. Дно банки укрывала заварка на пару раз. Чудеса.

Я по пятому, кажется, разу обшарил холодильник с морозильником, пошарахался по полкам. Чудес не обнаружилось: не было там ничего съедобного. Крупы да подсолнечное масло.

Чуток денег осталось, в школе поесть куплю, а пока надо голод приглушить. Я сунул в рот пару ложек сахарного песка и стал глотать чай так, чтобы сахар растворялся с разной скоростью, давая разные вкусы. Желудок поморщился, почмокал и заорал, кажется, вслух. Я тоже. Дохлебал чай и пошел вприсядку вдоль шкафов, в которые пока не заглядывал. А толку-то. Посуда, да крупы, да картошка, да лук, да морковка. Стоп.

Я с детства морковь не ел — сказал бы «всю жизнь», кабы не помнил снимок, на котором тертую морковку наворачиваю так, что пол-морды в апельсинку выкрашены. Мелкий был, дурной, башка не соображала, в апельсинку покрашенная тем более. А в осознанном возрасте мама меня до-олго пришибить собиралась за выбирание морковки с луком из разных блюд. Пару лет назад я смирился и начал, как ни странно, с лука. Но мир не любовь. А теперь я смотрел на пакет с грязной морковью и ноздри раздувал, как конь с наилучшей Дилькиной картинки. На нечищеные луковицы не реагировал — и то спасибо.

Я выдернул и взялся чистить морковку поздоровее. Она не чистилась, а стачивалась, как карандаш под скальпелем, — еще пара движений, и жрать нечего. Я бросил нож, пустил воду посильнее, промыл огрызок двумя движениями и схавал — тоже двумя движениями. И снова взвыл: челюсти и зубы болели, как после боя. Почему так? Вчера же малость наполучал, а заметил сегодня. Удобно, в принципе, ага.

Зато морковка оказалась вкусной, хоть и горчила. Я вымыл еще несколько штук, осторожно куснул, убедился, что грызло потихоньку отходит, взглянул на часы и заметался по квартире, упихивая учебники с тетрадками в сумку, морковку — в себя, а себя — в школьную одежду.