– А я знаю, какой сегодня день, – пропел Дудли, приближаясь вразвалку по газону.
Огромные глаза мигнули и исчезли.
– Что? – переспросил Гарри, не сводя глаз с того места, где они только что были.
– Я знаю, какой сегодня день, – повторил Дудли, подойдя к нему.
– Молодец, – похвалил Гарри, – наконец-то выучил дни недели.
– Сегодня твой
– Не боишься, что мамочка услышит, как ты мою дурку обсуждаешь? – холодно осведомился Гарри.
Дудли поддернул брюки, которые так и норовили сползти с толстой задницы.
– А чего ты на изгородь таращишься? – подозрительно спросил он.
– Да вот думаю, каким бы заклинанием ее поджечь, – объяснил Гарри.
Дудли тут же попятился – с диким ужасом на жирной физиономии.
– Н-нельзя… Папа запретил тебе к-колдовать… он сказал, что в-вышвырнет тебя из д-дому… а тебе некуда идти… у тебя даже друзей нет, куда бы…
–
– МА-А-А-А-А-АМ! – заорал Дудли и, спотыкаясь, помчался к дому. – МА-А-А-А-АМ! А он… сама знаешь что!
Гарри дорого заплатил за свое невинное развлечение. Ни Дудли, ни изгородь не пострадали; тетя Петуния прекрасно понимала, что никакого колдовства не было, но Гарри все же пришлось уворачиваться от мыльной сковородки, которой она хотела его огреть. А потом нагрузила работой, с ультиматумом: крошки не получишь, пока все не выполнишь.
Дудли слонялся вокруг и ел мороженое, а Гарри протирал окна, мыл машину, стриг газон, полол клумбы, обрезал и поливал розы, подкрашивал садовую скамейку. Солнце безжалостно палило, обжигая шею. Гарри понимал: не следовало поддаваться на провокацию Дудли, но… тот умудрился ткнуть в больное место… может, у Гарри и правда нет в «Хогварце» друзей…
В половине восьмого, когда он совершенно выдохся, тетя Петуния наконец позвала:
– Заходи в дом! И иди по газетам!
Гарри с облегчением вошел в прохладу кухни, где все сверкало чистотой. На холодильнике стоял пудинг для гостей: огромная шапка взбитых сливок и сахарные фиалки. В духовке шипел большой кусок свиного филе.