Люс-А-Гард

— Мы друг друга стоим, голубка, — сказал братец Тук. — Вот бы из тебя вышла жена для нашего Тома! Была бы ты гордость и краса Шервудского леса! С такой женой и он, глядишь, поумнел бы…

Монах с неожиданной ловкостью вскочил на ноги и протянул руку Люс.

— Ну что же, силами померились, теперь будь ты мне сестрицей, а я тебе — братцем, как этим негодникам-стрелкам, — предложил монах. — И скрепим наше братание добрым поцелуем!

Люс, понимая, что нужно соблюсти обычай наивного века, положила руки монаху на плечи и легко прикоснулась губами к его полным губам.

Как это удалось монаху — неизвестно, но у Люс впервые в жизни закружилась голова и ушла из-под ног земля.

Состояние было такое, будто тело напрочь утратило вес, висит себе в воздухе и горит на незримом огне, а дыхание и вовсе прекратилось, зато по спине снизу вверх пролетает горячая дрожь. И ничего не видно…

Люс покачнулась, но устояла. Возможно, ее удержала огромная, как сковородка, и такая же горячая ладонь, которая легла на затылок.

Это изумительное состояние длилось не более двух-трех секунд, но монах оказался шустрый. Он успел скользнуть чуткими пальцами под сбившийся на шее Люс складками откинутый капюшон фестончатой пелерины, забраться за ворот рубашки и коснуться спины в довольно-таки чувствительной точке. Кроме того, он исхитрился пошевелить ей на затылке волосы, почти не касаясь самой головы. И Люс ничего уже не могла с собой поделать — ей хотелось просто лечь на траву и как бы со стороны наблюдать, что вытворяет монах.

Но недаром эту женщину звали Люс-а-Гард!

Сложив перед собой ладони, как для молитвы, Люс вдруг резко развела в стороны локти. Так она могла разбить любой суровый захват, а не то что невесомое объятие.

— Ты мне нравишься, братец Тук, — сказала она удивленному монаху и открыла глаза. — Теперь я верю, что ты сделаешь с моей Марианной все, что тебе будет угодно, а она и не почувствует. Даже догадываюсь, как именно ты это сделаешь. Тебе, наверно, приходилось заниматься врачеванием?

— И чаще, чем хотелось бы, — проворчал братец Тук. — Я иногда подозреваю, что в наказание за мои грехи дурачье со всей Англии собралось и поселилось вокруг нашего аббатства. Я лечу их толченым мелом от грыжи, поноса, лихорадки и мужского бессилия. И помогает!

— Тут я тебе верю. Ты действительно мастер на все руки, — сказала Люс. — Но давай решим наконец, как быть с моей Марианной.

— С МОЕЙ Марианной, — поправил монах. — Очень просто — мы втроем направляемся к Блокхед-холлу. Я оставляю вас с Джеком и собакой, а сам прошусь туда на ночлег. Я там как-то лечил зубы лорду и врачевал леди по женской части. Дитя никак не могла родить. Ну, естественно, к кому с такой бедой бегут? К братцу Туку!

— Хороший мальчик получился? — спросила Люс.

— У меня все мальчики хорошие получаются, — гордо сказал монах. — Хоть и тоскливо же было лечить эту жердь! Прямо взяться не за что, одни ребра спереди и сзади. Однако исцелил. Если тебя, голубка, подобная хворь одолеет, скажи — я именно от этой хвори особенно удачно лечу. Правда, без толченого мела, но его почему-то никто и не просит.

— Да ведь и у меня одни ребра, — усмехнулась Люс.

— Я бы уж нашел, за что подержаться! — весело пообещал монах. — Грудки у тебя аккуратненькие, коленки стройненькие, а ребра, если вдуматься, у всех есть. Вот и у меня тоже ведь где-то есть… Господь еще не создал человека без ребер. И женщину тоже.

— В другой раз, — отстранила Люс его любознательную руку. — Хватит с тебя пока Марианны. Только Джеку ни слова, иначе он не тебя — он меня убьет. Ему ведь тоже почему-то девственницу подавай. А так — спишем все на вашего блудливого лорда.

— Девственницу ему! — развеселился братец Тук. — Проворонил он свою девственницу. Да она и сама к нему теперь близко не подойдет. Она ему этого вовек не простит.