— А вот и начальство приехало! — обитатели стали разгибать натруженные спины.
Борис Николаевич тоже оставил свой мешок с откопанным скарбом и поднял голову.
Из «Нивы» вышел толстячок в оранжевом жилете и строительной каске и направился к обитателям. В фигуре и одежде его нового начальника Ёлкину показалось что-то знакомое, и он стал пристальнее вглядываться. Ну, конечно, это был он — Владимир Вольфович Жигулёвский собственной персоной! Только поверх бронежилета он надел оранжевый жилет работников муниципальных служб и форсил в нём, как когда-то в малиновом пиджаке.
— Вольфович, ты никак в начальники свалки выбился, понимаешь? — встретил Жигулёвского Ёлкин.
— Борис Николаевич, вы тоже здесь? — ничуть не удивился такому положению бывшего президента Владимир Вольфович. — Я ж говорил, что сюда стекаются лучшие люди России! Попомните моё слово, — Владимир Вольфович сделал широкий поворот корпусом, привлекая всех обитателей к своей пророческой речи: — скоро все здесь будут! Все! Вся страна! Вся Россия! Лучшая часть России! — и снова обратился к Елкину: — Только, Борис Николаевич, слушайте сюда, что я вам скажу. Может, это вы считаете, что живёте на свалке. Ну, наверное, вам так нравится думать. Бывает такое, что человеку нравится думать, что он живёт на помойке, или там свалке. Но я, например, считаю себя начальником не свалки, как думаете вы, а начальником полигона по уничтожению бытовых отходов — сокращённо ППУБО. Чувствуете разницу? Слушайте сюда, что я вам скажу. Тут такое богатство, что можно хорошо жить. Можно очень хорошо жить, если с умом использовать своё богатство. Нет, если его не использовать, или использовать без ума, то можно жить плохо — как жила и живёт до сих пор вся наша страна. Можно даже вообще не жить — кому как нравится. Вы знаете, Борис Николаевич, сколько здесь макулатуры — бумаги, там, картона? Нет, вы не знаете! Так вот я вам скажу: её на моём полигоне каждый день собирают по несколько центнеров! Каждый день на моём полигоне собирают утиль центнерами: тряпки там всякие, ветошь. Сколько стекла! Металлолома! Есть цветные металлы. Это ж такое богатство, и всё пропадает. Смотреть невозможно, как это добро гниёт, а металл ржавеет. Когда всё это можно собрать и хорошо продать. Получить хорошие деньги. Сколько народу я кормлю! — Владимир Вольфович окончательно развернулся к народу, которого он кормит, и возвысил голос до ораторского. — Они должны быть мне благодарны! Они собирают всё это добро на моём полигоне, приносят всё это мне, а я даю им за это деньги. Я их всех кормлю, забочусь. Я им, можно сказать, папа родной. Я добрый! Пользуйтесь моей добротой! — родной папа ППУБО широко швырнул в народ свою несказанную доброту и обратился непосредственно к чумазым обитателям, поясняя им, неразумным, в чём состоит его несказанная доброта. — Я организовал вам приём вторсырья — вы получаете деньги. Вы одеваетесь и питаетесь с моего полигона. Я ж не отбираю у вас эту одежду и продукты, что вы тут нашли. Хотя мог бы. Всё, что находится на этом полигоне, принадлежит мне! Я мог бы отобрать у вас одежду, что вы носите, и продукты, что вы едите. Я мог бы сам всё это носить и есть. Но я дарю всё это вам. Забирайте! Носите! Ешьте! Я добрый.
К двум часам к вагончику на колёсах, стоявшему несколько в отдалении, подкатила светлая «девятка». Из неё по специально проложенным мосткам процокала на каблучках стройная элегантная дамочка — разглядеть её издалека Борис Николаевич не смог, — открыла амбарные замки вагончика и вошла внутрь.
— Ещё одна благодетельница явилась! — воскликнули ппубовцы.
Подхватив свои бутылочно-тряпочно-бумажные трофеи, они потянулись к вагончику.
— Эй, президент! — окликнул кто-то Ёлкина. — Идём нашей мамзель на милость сдаваться.
Борис Николаевич собрал в один из найденных здесь мешков бутылки, в другой — макулатуру и утиль, взвалил на плечи и поплёлся к вагончикам. Подойдя ближе, его слух вдруг резанул знакомый ему голос «мамзель», который спутать с другим было невозможно: голос принадлежал Ирине Муцуовне Якамада!
— Сколько раз говорить, чтобы прочнее перевязывали бумагу?! Что, верёвок на свалке не хватает? Что, Якамада должна вам верёвки искать? — выговаривала она кому-то. — Ровнее стопочки ставьте, ровнее. Газеты в один угол, картон — в другой. Двенадцать килограмм! — подытоживала она. — Двенадцать копеек. Следующий!
Приём вторсырья шёл ходко. Борис Николаевич, пока стоял в очереди, досконально узнал, что расценки у «Муцовны» ровно вдвое меньше, чем в городе — в знак компенсации за антисанитарные условия работы. А бутылка и вовсе стоила три копейки.
— Борис Николаевич, вы ли это? — воскликнула Ирина Муцуовна, когда Ёлкин швырнул на весы свои перевязанные стопки макулатуры.
— Я! — только и ответил он.
— Борис Николаевич, что же вы в общей очереди стояли? Зашли бы прямо ко мне, я бы вас без очереди приняла. Давайте в следующий раз…
— В следующий раз я опять буду в общей очереди! — резко оборвал её Ёлкин.
— Ну, дело хозяйское, — быстро погасила конфликт Ирина Муцуовна, памятуя, что в начале своей трудовой деятельности Ёлкин обычно отказывается от привилегий. — Давайте-ка мы лучше посмотрим, что вы нам сегодня принесли, Борис Николаевич, — как к ребёнку, обратилась она к Ёлкину. — Та-ак, макулатура… пять килограмм… Для первого раза неплохо, Борис Николаевич. Пятачок ваш. А в том мешке у вас что? Бутылочки? Оч-чень хорошо. Давайте мы их поставим в этот ящик и пересчитаем. Сколько у нас бутылочек? Та-ак, восемнадцать, из них шесть битые… по цене боя. Итого… Двенадцать на три, да бой по копеечке…
— Хоть бы копеечку на бутылку накинула, — проворчал Ёлкин. — А то обдираловка, понимаешь.
— Хорошо, Борис Николаевич, — опять с готовностью и милой улыбкой согласилась Якамада. — Итак, за двенадцать бутылочек — по четыре копеечки — получайте сорок восемь копеек, Борис Николаевич. Только для вас.
— Не нужно только для меня! — снова насупился Ёлкин. — Или всем накинь, или никому!
ebooksa