В посылке лежала бомба. Застенок тряхнуло и наполнило едким дымом. Зэков забрызгало жёлтой кровью мафиозного главаря, и взрывной волной раскидало по углам. На дощатый стол упала голова Михал Михалыча: с наполовину выбитыми зубами, одноглазая и без прически.
Кровавую тишину прогнали тоскливые возгласы, что заметались по застенку вперемешку с кашлем: «Михал Михалыч…», «Михал Михалыч…», «Михал Михалыч…», «Михал Михалыч…», «Михал Михалыч…», «Михал Михалыч…».
— Все могут идти к этой матери! — напомнил Крысятин, отирая закопчённую мордочку. — Кроме трупа Михал Михалыча! Потому что трупы мы не выпускаем!
37. Эпилоги
Спустя сорок дней — произошли три события: утром, днём и вечером.
Утром.
— За блестящую операцию по поимке опасных бандюганов награждаются двое ментов из столичной уголовки! — торжественно объявил генерал Вахромеев. — Медалями МВД третьей степени!
Награждение происходило в Главном Корпусе «Министерства Внутренних Дел», в Первой Парадной Зале. На Большой Сцене нарисовалась неразлучная полицейская парочка, смущённо подгребла к генералу.
— Практически всех пойманных ими бандюгов вчерась выпустили по амнистии, — добавил Вахромеев. — Но это значит только то, что медали запоздали. А не то, что менты сработали хреново!
Генерал фамильярно наколол награды на груди и представил полицию кворуму в зале:
— Прошу любить и помнить! Родственники — типа братья! Свинук и Свинятин! Им — героям, слово!
Награждаемые сегодня одели служебные бушлаты, были без оружия и без наручников.
— Мы не родственники, — поправил Свинятин.
— Мы просто работаем вместе, — подтвердил Свинук.
— Это народ не волнует, — тихо отметил генерал. — Скажите спич или спасибо, и убирайтесь со сцены! Мне ещё полсотни медалей надо раздать…
Днём.
У тлеющего костра, на Главной Столичной Помойке, посиживали Тома и Профессор. Супруги отобедали ржаным хлебом с солёным салом, и сонно смотрели вдаль.
Там, вдали, по полю гулял Нацик… без нимба и иных признаков ангела, но с улыбкой на блаженных устах. Рядом бегал Зверь в виде единого целого кобеля, он махал задорным хвостиком.
— Профессор! Пошли просить отца Серафима о трудоустройстве и каяться? — не выдержала позыва сердца Тома.
— Пятнадцать лет я преподавал физику и не верил в Бога, — неуверенно заявил экс-учёный. — А прожив на Помойке ещё пятнадцать лет — не только не верю, но и разочарован в Боге, в которого я не верю…