Стоулз ткнул пальцем в сторону Рэндалла. Рэндалл попробовал что-нибудь ответить, однако оказалось, что теперь он не может даже этого.
«Это, – подумал сыщик, – самый дурацкий изо всех моих бесштанных снов. Ведь знал же, что не надо наедаться перед сном».
– Вначале, – провозгласил Стоулз, – была Птица.
Неожиданно он закрыл лицо ладонями, все остальные присутствующие сделали то же самое.
Птица. Рэндалл неожиданно увидел, что скрывается за таким простым словом, когда его произносит этот отвратительный толстяк, – не мягкий пушистый цыпленок, а хищная птица, мощная и прожорливая… немигающие глаза, тускловато-серые, как снятое молоко, и пристальные… налитые кровью сережки… но особенно отчетливо он увидел лапы, огромные птичьи лапы, костлявые, когтистые, покрытые желтыми чешуйками и какой-то отвратительной грязью. Ужасные и непристойные…
Стоулз убрал ладони от лица.
– Птица была одинока. Ее огромные крылья мерно взбивали бескрайние глубины пространства, где не на чем было остановить взгляд. Но в Ее глубинах была Сила, и Сила была Жизнью. Птица посмотрела на север, где не было севера, и Она посмотрела на юг, где не было юга. Она посмотрела на восток и запад, вверх и вниз. А затем из ничего и из своей Воли Она свила Гнездо.
Гнездо было широким, глубоким и крепким. В это гнездо Она положила сто яиц. Она сидела в гнезде десять тысяч лет, высиживая яйца и размышляя. Когда время приспело, Она покинула гнездо и повесила вокруг него светильники, дабы птенцы могли видеть. Она смотрела, и Она ждала.
Из каждого яйца вылупились сто Сынов Птицы – общим числом в десять тысяч. Но столь широким и столь глубоким было это гнездо, что места хватило всем, и с избытком, – каждому по царству, и каждый был царь – царь надо всеми существами, которые ползают и плавают, летают и бегают на четырех ногах, над существами, рожденными в щелях и закоулках гнезда, рожденными из тепла и ожидания.
Мудра и жестока была Птица, мудры и жестоки были Сыны Птицы. Два раза по десять тысяч лет они сражались и царствовали, и Птица была довольна. Затем некоторые из них решили, что они столь же мудры и столь же могущественны, как сама Птица. Из ткани гнезда они сотворили тварей, подобных себе самим, и дохнули им в ноздри, дабы иметь своих сыновей, которые станут служить им и сражаться за них. Но сыновья Сынов не были мудрыми, не были сильными и жестокими, а были глупыми, слабыми и мягкотелыми. Птица не была довольна.
Она низринула своих Сынов и позволила, чтобы их сковали глупые и мягкотелые… Перестаньте крутиться, мистер Рэндалл! Я знаю, что это слишком огромно для вашего маленького умишка, однако, вы уж мне поверьте, сейчас вам просто необходимо задуматься над вещами, которые длиннее вашего носа и шире вашего рта.
Глупые и слабые не могли сдержать Сынов Птицы, поэтому Птица поместила среди них, в разных местах, других, более сильных, более умных и более жестоких, дабы хитростью своей, жестокостью своей и обманом они не дали Сынам вырваться на свободу. Потом Птица удалилась, довольная, и стала ждать и смотреть, как разворачивается игра.
Игра идет и сейчас. А посему мы не можем позволить вам общаться с вашим клиентом, равно как и помогать ему каким-либо образом. Теперь вы видите сами, не правда ли?
– А ни хрена я не вижу, – закричал Рэндалл, почувствовавший вдруг, что снова может говорить. – И к чертовой матери всю вашу гопу! Эта шутка зашла слишком далеко.
– Неразумный, слабый и глупый, – вздохнул Стоулз. – Покажите ему, мистер Фиппс.
Фиппс встал, положил на стол портфель, открыл его, вытащил оттуда какой-то предмет и сунул его Рэндаллу под нос. Предмет оказался зеркалом.
– Посмотрите, пожалуйста, сюда, мистер Рэндалл, – вежливо попросил Фиппс.
Рэндалл посмотрел на свое отражение в зеркале.
– О чем вы думаете, мистер Рэндалл?
Отражение потускнело и исчезло, теперь он смотрел в собственную спальню, но со странной точки зрения, словно немного сверху. В спальне было темно, однако он вполне мог различить голову жены, лежащую на подушке. Вторая подушка – его собственная – пустовала.