Витязь. Тенета тьмы,

– Слышишь ли ты, Азар? – негромко спросила эльфийка.

– Что? – переполошился орк.

В каждом шорохе ему чудился цокот когтей и скрежет ядовитых жвал. Тайтингиль поднял из травы черный покореженный шлем и внимательно рассматривал его, прихватив длинными пальцами за самый край.

– Бой был здесь, но не с эльфами. Тут дрались орки, Котов. Попробуй прислушаться… к себе. Слушай сердцем – что ты слышишь?

Ринрин, Голубая Ласка Нолдорина, вынырнула из кустов.

– Кости лежат дальше, светлейший. Обглодано все – добела. Свалили в кучу и выели до последнего лоскута плоти… ездовых волков тоже, – сказала она.

Сердце Котова не слышало ничего такого, чем стоило бы поделиться. Варианты «валим отсюда» и «господи, за что мне такое наказание?» достойными оглашения ему не показались. Но, будто завороженный, он медленно двигался вперед, стараясь не терять из поля зрения Тайтингиля.

– Орки неразумны, – выговорил Лантир ему в спину. – Все случилось очень быстро: их взяли в кольцо, кольцо это сомкнулось… Тут. – Он показал рукой, и златовласый витязь хмуро кивнул, стражник был прав.

Котяра услышал и обиделся.

– Неразумны… Ты на себя-то посмотр-ри. Воды гор-рячей нет, а все туда же. Ничего, умник, расскажу я тебе на пр-ривале о технологиях изготовления монокристаллических лопаток для газовых тур-рбин.

– Не страшусь твоих угроз, – злым шепотом отчеканил Лантир.

– Не уходи далеко, Азар, – напомнила Ринрин, – или возьми меч.

– Вот еще, – с отвращением ответил орк.

И замер.

Под низеньким, лохматым кустом бересклета сидел огромный паук.

Огромный; Котяра рассмотрел его до ворсинки на каждой лапе; лапы были толщиной с черенок от лопаты, восемь, цвета черного, в глянцевую синеву, как волосы Мастера Войны. На передней части головы, овальной, чуть приплюснутой, белыми пуговицами сияли совершенно белые глаза со знакомыми вертикальными зрачками.

Паук агрессии не проявлял.

Орк длинно выдохнул и замер, боясь спугнуть.

– Что там? – окликнула эльфийка.

Тайтингиль свел светлые брови и взялся за рукоять меча, прижав пальцами ножны у устья, чтобы не издать ни звука.