Империя страха

— Не жалей об этом, мой друг. Ни я, ни ты ничего не можем сделать, Чеберре и Игуаньесу не надо будет жертвовать своими людьми. Эти мальтийцы несгибаемы, очень храбры. Они нанесут ответный удар по врагу даже в момент своей гибели. Империя Аттилы обречена на крах, и стрелы арбалетов Дюрана приблизят его, спасут жизнь множества людей будущего.

— Я это знаю, — ответил Ноэл со вздохом. — Вся моя жизнь прошла, пока я делал свое дело. Злость тоже ушла, и сейчас не время жаловаться на отсутствие справедливости. Ты и я, наверное, завтра погибнем, это заставляет меня думать не о крахе Галлии и Валахии, а о другом. То, что я сделал, не так легко отставить в сторону, и империи, грядущие на смену Галлии и Валахии, могут увидеть, кто наложил на них проклятие, от которого трудно избавиться.

Квинтус колебался.

— Мой сын… — начал он, но не смог продолжать.

— Все же я не твой сын, — сказал Ноэл, хлопнув в ладоши, — а другого человека. Знаю: я сделал то, что хотел мой отец, и не стыжусь этого. Но я не могу быть уверен, двигала ли моим отцом забота о людях или это была досада на любовницу-вампиршу. А если я не уверен в нем, как я могу быть уверен в себе?

Закончив, Ноэл опять встал, повернувшись сначала в одну, затем в другую сторону, будто не знал, что делать со своим телом. Затем пошел к окну. Монах последовал за ним.

— У тебя самого были любовницы-вампирши, — напомнил Квинтус, — и ты не злился.

— Они не разбивали мое сердце.

— Я знал Эдмунда Кордери, — сказал монах. — Он не походил на человека с разбитым сердцем. У него было самое сильное сердце в Англии, более смелое, чем у любого Львиного Сердца. Он любил твою мать тоже, ты должен помнить это.

— Это еще одна шутка нашего Создателя, — задумчиво произнес Ноэл, — мы, обычные люди, сделаны так глупо, что ни одна обычная женщина не может обладать привлекательностью вампирши. Красота, увы, внешняя.

И нас привлекает красота, обладать которой могут только вампирши. Я никогда ни на что не мог ее променять, и иногда презираю себя за это. Я молюсь, чтобы мой отец был другим, но моя кровь была его когда-то, и боюсь, что мои грехи тоже принадлежали ему.

— Мой сын, — сказал Квинтус более настойчиво, но не повышая голоса, — ты должен отрешиться от этого придуманного греха. Данный порок происходит не по нашему желанию. Я хотел бы знать, является ли красота вампирши Божьим даром, ловушкой Сатаны или простой случайностью, но не могу сказать. Твой отец любил леди Кармиллу, возможно, как ты любишь Лейлу, но то, что ты не мог любить цыганку, пока она не стала бессмертной, можно извинить как тайну твоего сердца. Это нельзяосудить, и это, конечно, не доказательство того, что твой отец не мог любить твою мать или что его гнев против Галльской империи не был искренним.

— Тем не менее, — продолжал Ноэл, — я хотел бы знать себя достаточно хорошо, чтобы избавиться от греха. Хотел бы верить без тени сомнения, что сделанное мною сделано по доброму побуждению души, а не по глупым поводам, таким коварным и изломанным, что не проследить за всеми их сплетениями в моей душе.

Ноэл остановился, прислушиваясь к неясным звукам улицы, звукам, ранее заглушаемым грохотом пушек. Затем продолжал:

— Мой друг, ты знаешь, что я сделал, и, возможно, ты один в силах предвидеть, какое значение это будет иметь не только для войны завтра, но и для мира, который будет создан нашими наследниками из того, что мы им оставим. Скажи мне, прошу, возможно ли отпущение этого греха? Я спрашиваю тебя, будут еще не рожденные дети, когда вырастут и поймут, что я сделал, называть меня святым или дьяволом?

— Они назовут тебя мучеником, — сказал Квинтус со всей убедительностью, на которую был способен, — и будут оплакивать тебя со всей скорбью мира.

— Со всей скорбью мира, — эхом откликнулся Ноэл. — Но сколько скорби может быть в мире, победившем боль?

— В мире всегда будет присутствовать необходимая ему скорбь. Всегда и навечно. И каким бы ни стал человеческий род с твоим даром преобразования, он не потеряет любовь, так как она слишком ценна, чтобы ее оставили.

Ноэл слушал эти слова и повторял их про себя, опираясь на каменный подоконник. Потом медленно расслабился, Квинтус поддержал его рукой. На этот раз монах не пытался увести его от окна, но полуобнял, чтобы согреть.

— О Боже, Квинтус, — Ноэл чуть не плакал, — я так боюсь умереть. Не думаю, что смогу это сделать как надо.