Голиков испытал облегчение от того, что не увидел трупа бультерьера. Правда, коричневого урода тоже нигде не было. Макс заметил на земле что-то белое. Это был десятисантиметровый кусок хвоста, принадлежавшего его союзнику, начисто отрезанный зубами. Срез оказался блестящим и бескровным. Опять подкатила тошнота, но желудок давно был пуст.
На негнущихся ногах Макс пошел в противоположную от проспекта сторону парка. Там находились завод железобетонных конструкций и рабочий поселок – глухое место с узкими улочками, свалками и полузаброшенными железнодорожными складами и разъездами.
Он не успел сделать и десяти шагов, как ему под ноги с ближайшего дерева упала сухая ветка.
Макс невольно задрал голову вверх и чуть не завыл от ужаса…
Примерно в трех метрах от себя он увидел бледное детское лицо. Слишком бледное, чтобы принадлежать живому существу. Оно было похоже на упавшую и застрявшую в ветвях луну – с кратерами глазниц и глубокой расщелиной рта. Между зубами торчал сухой черный язык. Открытые неподвижные глаза уставились прямо на Макса. Он понял, что ребенок повешен. Ниже были видны его босые ступни. Тело медленно раскачивал ветер…
Голиков в панике оглянулся по сторонам. Кошмарная реальность не отпускала его, вовлекая в трагические события, казавшиеся беспричинными. Когда он снова посмотрел вверх, ребенка уже не было. Зато Макс начал всерьез опасаться за свой рассудок…
Он долго всматривался в игру света и тени над собой, но уже не мог собрать воедино картинку, распавшуюся на черно-белые элементы. Как ни странно, ему стало еще хуже. Повешенный ребенок продолжал существовать в виде фантома, блуждающего в туннелях подсознания.
Задыхаясь, Голиков побежал прочь от проклятого места, но бежал недолго, потому что разгоревшаяся боль в ноге снова превратила его в искалеченного пешехода. Он двигался, как сомнамбула, не разбирая дороги, напрямик – через лужи, завалы, газоны и клумбы, мимо детских аттракционов, каруселей и горок, – пересек темную чашу стадиона и уже на выходе из парка услышал далекое завывание милицейских сирен.
Еще минут пятнадцать он потратил на то, чтобы преодолеть границу возможной облавы. На узкой тропе, проложенной местными жителями вдоль заводского забора, он почувствовал себя в высшей степени уютно. Держаться в тени было нетрудно – в городе освещались только главные улицы. Целый час Макс тащился через жилой квартал, прежде чем добрался до нужного дома.
Его лицо перекосила злая гримаса, когда он увидел свет в окнах своей квартиры. Он нырнул в подъезд и начал восхождение на третий этаж, цепляясь руками за перила и сталкиваясь с надвигающимися стенами. Кулаком ударил по кнопке звонка и когда дверь открылась, ввалился в коридор, заметив по пути улыбающуюся физиономию Клейна.
– Ах ты, сука!.. – начал Макс и затем выдал длинный неотфильтрованный текст, не обращая внимания на бросившуюся к нему Ирину. Кажется, он даже порывался сделать Клейну больно и выкинуть того из квартиры, но этот эпизод запомнился ему плохо.
Пальто с него кое-как стащили, а джинсы пришлось разрезать и оторвать штанину, пропитавшуюся кровью. Остальное он сбросил с себя сам.
…Максим начал слегка отходить в горячей ванне, после того, как Ирина смыла с него грязь и кровь и утихло дикой жжение. Он обнаружил, например, что абсолютно не стесняется мывшей его девушки. Ему было все равно, даже когда та заговорила о противостолбнячной сыворотке.
Масон понимал его лучше и принес полстакана водки, которую он немедленно влил в себя, даже не ощутив горького вкуса и не испытывая никакой потребности в закуске. Желание запустить стаканом в гладкую рожу Клейна было велико, но неосуществимо, а потом наступил приятный «релакс», почти кайф, продолжавшийся до тех пор, пока Макс не облачился в свой махровый халат и выбрался в гостиную.
Здесь он понял, чего ему не хватает. Он достал сверкающий диск и положил его на язык проигрывателя. Под культовое рычание Тома Уэйтса он рухнул на диван, воспользовавшись правом оскорбленного хозяина, и по просьбе Клейна приоткрыл для обзора свою пострадавшую плоть.
Видимо, тот действительно кое-что понимал в знахарстве, потому что к тому времени, когда УЭЙТС запел «Diamonds & Gold»[6], боль и усталость отпустили Макса, как, впрочем, и гложущее сердце чувство безнадежности. Убедившись в целости костей, Клейн смазал укусы и раны каким-то бальзамом – судя по бутылочке, столетней выдержки, – обладавшим неприятным и ни на что не похожим запахом. Масон не стал перевязывать поврежденные конечности, во-первых, из-за отсутствия бинтов, а во-вторых, заверив пациента, что так будет даже лучше.
Макс испытывал возбуждение, словно после удачно завершившегося приключения, хотя его приключение не обещало ему ничего, кроме крупных проблем. Спать не хотелось. Прикрыв глаза, он лежал и слушал музыку… Музыку или тихий шум?.. Шумели под влажным ветром невидимые ветви. В темноте возникла луна. Нет, не луна, а лицо мертвого ребенка. Лицо, висящее в ночном небе…
Потом появилась вся его фигура, облаченная в спортивный костюм. Голые ступни были изранены. Черный язык провалился в рот. Синие губы зашевелились, как будто мертвец хотел что-то сказать, но не было слышно ни звука…
Макс с криком оторвал голову от подушки. Ира и Клейн ужинали, разложив еду на узком столике. Голиков уставился на них непонимающим взглядом. Потом он посмотрел на часы. Было три часа ночи. Значит, его гости все-таки завтракали. На табло проигрывателя тускло светилась надпись «No Disc»[7].
Клейн с сочувствием взирал на пробудившегося от кошмара.
ebooksa