Она сняла косынку, поправила косы и добавила:
— Мне эту золотую пятерку за письмо дали.
— За какое письмо? — не понял Никифор.
Но цыганка круто повернула разговор и, не отвечая, сама посыпала вопросы:
— А вы, дорогие люди, куда путь держите? Не в город?
Дед хотел уже утвердительно кивнуть головой, но внезапно решил не открывать всего, соблюдать осторожность. Он сказал, что пробирается с внуками на хутор.
Настасья внимательно поглядела на него:
— На хуторе атаман Буряк.
— Да ну! — дед изобразил радость. — Цэ добре, добре.
— Никак, знакомый?
— Еще бы, — подтвердил дед. — В последний раз у меня с ним разговор был та-акой интересный!
И тогда цыганка достала из-за пазухи смятый конверт и, торопясь, заговорила:
— Понимаешь, мил человек, у меня к Буряку письмо имеется. От его любимой. Да только мы сейчас не к хутору пойдем, а к Бугу. Не хочется мне от табора откалываться… Может, передашь письмецо?
— Почему ж не передать! — бодро бросил дед. — Сделаю все: и передам, и на словах перескажу. А кто она, эта любимая?
— Красавица молодая и, видать, добрая: мне золотой подала. А больше ничего про нее не знаю, не спрашивай.
И, отдавая письмо, еще раз напомнила:
— Лично Буряку передашь, в руки.
…Запылил, зашумел табор; скрип колес и лошадиное ржание заглушили чью-то унылую песню. «Ни гитары у них, ни бубна… тоже, видать, от войны не сладко», — думал теперь старик. А Славка с Петькой шли за повозками, провожая их к дороге.
Потом вернулись. И Славка сказал:
— А ребята ихние в школу не ходят. Я у них спрашивал.