Сидя на краю проёма верхом, я оглянулся. Внизу, около самой лестницы, стоял и улыбался, задрав голову, на которой чудом держалась казачья кубанка, молодой парень в полувоенном — френч, ремень, галифе, начищенные сапоги. Круглолицый, улыбка приятная.
— Ну, здравствуй, — сказал он, кладя ладонь на нижнюю ступеньку. — Что скажешь, если я поднимусь?
— Ну... это, наверное, ваш сарай, — определил я.
— Да уж наверное мой, — согласился он и ловко взлетел к окну — я еле успел посторониться — миновав треснувшую ступеньку. Одёрнул френч привычным движением. А я увидел, что он старше, чем кажется из-за круглого мальчишеского лица.
Даже очень немолодой, лет сорока, наверное. Но глаза были такие же искренние и весёлые, как улыбка. А я вам скажу, это редко бывает у взрослых.
— Я тут... позвонил... и вообще... — почему-то замямлил я, хотя это мне не слишком-то подходило. И удивился, что он не удивляется — пацан с двумя пистолетами, с ножом... А потом я выпалил: — Какой сейчас год?
Он чуть свёл брови, присел на край проёма, закусил зубами былку сена. Пожал плечами:
— Год... Вот знаешь — честное слово, не знаю, какой год... А что ты за человек такой и зачем тебе год? Раз уж это мой сарай и ты сюда невесть как проник непонятно с какой целью — то признавайся во всём.
Он говорил вроде бы строго и даже сурово, но я почему-то почувствовал, как улыбаюсь. Я присел на сено и начал говорить, только теперь обратив внимание, что часы опять дурят — значит, это снова какой-то закоулок вне времени и пространства.
Этот человек слушал внимательно, не перебивая, хотя время от времени мне казалось, что его мысли где-то очень-очень далеко — может быть, вообще он и не слышит меня. Но когда я пару раз прерывался, он кивал и спрашивал: «Так, а дальше что?»
Когда я закончил говорить, он продолжал смотреть наружу. И сказал, не поворачиваясь:
— Знаешь, прохожий человек, раньше я бы и не поверил, может быть. Шёл солдат с турецкой кампании, завернул к скупой хозяйке на постой и давай небылицы плести, чтобы суп погуще был... Но то раньше, а сейчас другое дело. И дело другое, и я другой немного...
— Вот я и не знаю, что мне делать, — признался я, не очень-то обратив внимание на его слова, если честно. — Вроде бы иду, иду, вот-вот — и опять мимо.
— Ну, на этот раз, может и не очень мимо, а почти в точку, — возразил он. — Вообще-то этот сарай раньше стоял в сороковом году. А где сороковой, там и сорок первый... — он почему-то грустно улыбнулся. — А там и до сорок второго недалеко...
— Вы мне можете помочь? — прямо спросил я, поднимаясь и подходя к нему.
Он покачал головой:
— Нет, наверное... Раньше вот это колесо крутнули бы мы с тобой, — он указал на штурвал, — и сбежались бы сюда надёжные люди. А вместе любую беду и обиду, как сухарь в чае, размочить можно. Только ведь вот ты не узнаёшь меня?
— Нет, — честно признался я.
— А ещё Женька, — укорил он. — Забегала сюда как-то девчонка, которую вот так же звали. С неё и началась история с сараем... — я улыбнулся, стараясь не дать ему понять, что не врубаюсь, о чём он. А он неожиданно признался: — Вообще-то обидно. Даже не за себя — за моих ребят немного... — он встал, прошёлся туда-сюда.
Я следил за ним глазами. А он вдруг остановился и широко улыбнулся: