Берись за столешницу.
Удивилась. Взялась.
— Подняли!
Подняли. Легко старое дерево поддалось, без скрипа, без треска. Видать, часто поднимали, не раз, не два.
— Ставим к стене.
Я уже ничему не удивлялась. Значит, слуги разбежались, вещи унесли, кортибул нам на расправу оставили. Так тому и быть. Разобрались со столешницей? Кажется да, сейчас ножками каменными займемся.
— Иди сюда, Папия! Забирай.
Подошла, взглянула, глазам не поверила. Снова взглянула. Вот оно значит, что! Что — и почему. Все почему сразу: и зачем такое с собой волочь, и отчего восемь здоровяков с этой реликвией едва справились.
Пуст оказался камень — изнутри выдолблен. Камень пуст, но внутри не пусто.
— Наше золото, — коротко улыбнулся сенатор. — Бери, сколько надо. Бери и уезжай — немедленно. Сейчас! Тебя ищут. Центурион, которого ты убила, перед смертью успел о тебе рассказать. Ты назвала ему свое имя, Папия.
Пальцы коснулись золотых монет, взвесили тяжелый металл. Вот теперь действительно все ясно. «Диспатер, Отец Подземный, Невидимый...» Ты все-таки отомстил мне, Марк Опимий Слон!
Значит, в Риме знают, что Гаруспик был не один? Знают — и молчат? Интересно, о чем еще молчат?
Жалеешь, Папия Муцила? Нет, не жалею! Если и жалею, то лишь о том, что горло ему, Слону, не перерезала.
— Я, кажется, всех здорово подвела, Прим?
Задумался на миг, потом головой покачал.
— Пока — нет. Ищут девушку из Кампании по имени Папия, говорящую по-оскски. Возможно, жену сенатора. По они думают, что сенатор этот римский. Пока думают. Поэтому я переезжаю, тебя тут многие видели.
И это ясно. Нет, не ясно. «Переезжаю»? А я?
— Вчера я объявил у претора, что развожусь, Папия. Потом, когда все успокоится, тебе пришлют документ.
Вдохнула я, выдохнула, на муженька своего поглядела. Бывшего муженька. Все-таки не мужик ты, Прим! Не быть тебе консулом, не выберут, слишком ты умный.
Таких не берут в аргонавты!