Майор Макс сидел в своем кабинете и ждал визита приятеля Юры Мартыненкова. Он приготовил коньяк, настругал нехитрую закуску и теперь, покончив с приготовлениями, прохаживался взад-вперед. Со стены пучил глаза портрет президента, Макс старался держаться к нему спиной.
Парни, насевшие на Юру, были никем, и звали их никак. Они не были в армии, у них не было достаточного образования, только техникум с непроизносимым названием, но они уже судили о мире, точнее — о людях, его населяющих, с высоты своего высокомерия. Даже общаясь с Максом, случившимся в гостях в «родной» управе, они одинаково дерзко и презрительно построили манеру своего поведения — чужой мент для них был никто. Конечно, можно было их разделить, тогда гонор перед сотоварищем не позволил бы вести себя по крайней мере невежливо, но майору было любопытно узнать, насколько далеко простирается у этих парней уверенность в собственных силах.
В принципе, эта встреча уже ничего не решала: оба «супермента» совсем скоро получат повестки из военкомата и никакие бумажки с ходатайствами, никакие медицинские справки не смогут спасти их от службы в родной Армии. Знакомый военком, зауважавший Макса, как некоего ветерана, сделал стойку на отправку парней в «дикую дивизию». Так именовалась часть в глухом углу, «славившаяся» неуставщиной. Пусть узнают жизнь с другой стороны. Тогда их ненависть ко всему живому будет иметь под собой вполне реальную основу, либо исчезнет напрочь.
На невинный вопрос: «В армии-то служили?», один ответил, потрясая искренностью:
— Чего я — дурак, что ли?
Другой только фыркнул.
— А вот мне довелось. Целых два года, — сказал Макс. — Тогда, выходит, я — дурак?
Парни только пожали плечами. Но так у них это получилось презрительно, что Макс ударил одного кулаком в лицо, другого — ногой под живот. Оба, пораженные до глубины души, повалились к стене.
Никто майора не упрекнул. Предполагали, наверно, что контуженный. Да и «суперменты» были известны своими морально-волевыми качествами.
Теперь Макс ждал Юру, чтобы поделиться известием: того оставят в покое. Хотелось об этом поговорить в стенах, где очень редко делают людям добро.
Он моргнул и, открыв глаза, очень удивился…
Суслов, благополучно добравшийся до автовокзала на Обводном канале, вырвал с кассы последний билет. Нигде в объявлениях не пишут, когда будет продаваться мифическая бронь на места, но многие отчаявшиеся путешественники ждут, сверяясь с бегом минутной стрелки. Они толкаются у касс, мешая всем, получая порции брани, но упорно ждут свою последнюю надежду уехать домой. Шура не знал, есть ли такой обычай на других маршрутах, но в Карелию без предварительной записи пробиться было сложно.
Он переработал свой контракт, устал до неприличия в перелетах, поэтому решимость овладеть заветным посадочным талончиком была запредельная. Таким образом, наверно, билет и достался именно ему. Остальным жаждущим еще оставалась призрачная надежда попроситься у водителя, но ею пытались воспользоваться только «новички». Церберы автобуса не упускали возможности подзарядиться на далекую дорогу чужим унижением. Исключений не бывало.
Они выехали на улицу Народную, подбираясь к посту ГИБДД, миновали комплекс «ИКЕА», и Шура блаженно закрыл глаза: можно было отдыхать, предвкушая возвращение домой. Жена, дети, подарки, ремонт, баня, рыбалка, подземелья с другом-Иваном, Турция-Египет, где все включено, техосмотр, дача, покой.
Они, наверно уже выехали за городские пределы, когда Суслов снова посмотрел в окно.
Он моргнул и, открыв глаза, очень удивился…
Голливудский «звездец», достаточно критично относящийся к сложившемуся государственному устройству, коллегам по работе, ну и себе, конечно, закончил одинокий заплыв в бассейне. Несмотря на совсем поздний час, когда братья по цеху уже вовсю тешили себя радостью клубного общения, он плавал. Радости это не доставляло, но и огорчения тоже. Хотелось верить, что вода шлифует фигуру, придавая ей более верные пропорции, нежели дутые инструкторы фитнес-залов с их рекомендациями и диетами.
Личное дело его уже вовсю грезило о юбилейной подвязке с цифирью 50, время любить все человечество прошло, время дорожить немногочисленными близкими наступило и, к удивлению, обозначило границу: моя семья — моя крепость. Вылезая из лазуревых мокрых объятий очищенной воды, он сразу же продрог до костей. От дикого холода застучали зубы, только в одиночестве можно было позволить себе скрючиться в «Квазимодо» и, почти не отрывая ног от кафеля, двинуться, непрерывно содрогаясь, к столику. Вообще-то температура воздуха была вполне комфортной, но эти ночные заплывы вызывали какие-то дикие псевдонизкотемпературные судороги.
Если бы его увидели те парни и девицы, с которыми отношения не складывались по причине их черного высокомерия, они бы не постеснялись использовать выражения национальной неприязни. Сейчас, охватив себя длинными руками за плечи, строго поглядывая из-под кустистых бровей по сторонам глубоко посаженными глазами, он был типичным евреем, каких в США миллионы. Уэсли Снайпс, Айс Кьюб и иже с ними могут позволить себе черную неблагодарность, тем более, что проектов с ним он никогда не делал, да и не собирался. Лучше перекрасить в черный цвет Роберта Дауни, младшего, тому по приколу, либо напялить на Тома Круза лишних пятьдесят килограмм — тому вообще вкайф.
Он дошел до столика, резким движением набросил на себя покоящийся тут же купальный халат, еще с минуту напряженно поежился, потом глубоко выдохнул и расслабился. Холод отступал, можно было позволить себе стаканчик Jack Daniel"s old № 7, и неторопливо посмаковать настоящее творение Теннесси.
ebooksa