Иидзима, до того молча слушавший эту перебранку, заорал:
— Молчать, Коскэ! Как ты смеешь, мерзавец, поднимать голос, не стесняясь своего хозяина? Говори, как попал кошелек в твой ящик! Отвечай немедленно! Как там оказался кошелек?
— Не знаю я!
— Ты полагаешь, что так тебе удастся отвертеться? Негодяй! Я так заботился о тебе, старался вывести в люди, а ты в благодарность обокрал меня? Где твой стыд? Нет, верно, ты не один, у тебя и сообщники есть… Так вот знай, если не расскажешь все начистоту, зарублю своей рукой!
Тут Гэнскэ перепугался.
— Постойте, господин, — сказал он, — погодите его рубить! Вдруг это все-таки кем-нибудь подстроено? Пожалуйста, отложите казнь, позвольте мне сперва как следует допросить Коскэ!
— Молчать, Гэнскэ! Хочешь, чтобы я и тебя подозревал? Попробуй мне только еще раз вступиться за этого негодяя, я и тебя зарублю!
— Проси прощения, Коскэ, — шепнул Гэнскэ.
— Мне не в чем просить прощения, — отозвался Коскэ, — я ни в чем не виновен. Господин зарубит меня? Так ведь это же счастье для вассала — умереть от руки господина! Моя жизнь принадлежит господину с первого дня службы, я всегда был готов умереть за него… Плохо только, что господин считает меня бессовестным негодяем, это омрачает радость смерти от его руки… это несправедливо, но ничего, видно, не поделаешь. Все равно когда-нибудь объявится настоящий вор, и тогда все скажут: «Да, украл не Коскэ, мы напрасно обвинили Коскэ!» А сейчас я умру с легким сердцем. Прошу вас, господин, казните меня! Убейте одним ударом!
С этими словами Коскэ на коленях подполз к ногам господина.
— Нет, — сказал Иидзима холодно, — пролить в доме кровь при солнечном свете — это дурная примета. Я казню тебя вечером, когда наступят сумерки. А сейчас ступай и запрись в своей комнате. Эй, Гэнскэ, стереги его, чтобы не сбежал!
— Проси же прощения, — прошептал Гэнскэ.
— Я не буду просить прощения, — сказал Коскэ. — Я прошу только, чтобы меня скорее убили.
— Слушай меня, Коскэ, — сказал Иидзима. — Случается иногда, что люди недостойные, подлого звания, возымев обиду на господина своего и обвинив его в черствости и жестокости, из упрямства откусывают себе язык или вешаются. Ты же происходишь из самураев и самоубийства совершить не должен. Ты будешь ждать казни от моей руки.
Коскэ дрожащим от обиды голосом произнес:
— Я умру только от вашей руки. Но прошу вас, убейте меня скорее!
Гэнскэ повел его в людскую.
— Почему ты не просишь прощения? — сердито спросил он.
— Я не вор, — ответил Коскэ.
— Смотри, — продолжал Гэнскэ, — господин ведь никогда никому, бывало, грубого слова не скажет, а тут как разволновался… Ну, конечно, сто золотых пропало, дело нешуточное… А может, ты попросишь молодого соседа, господина Гэндзиро, пусть замолвит за тебя словечко перед господином…